Это случилось во время поездки на мельницу. Мельница верстах в шести от Зининой усадьбы на реке Вороне. Очень живописный уголок, там есть и пчельник. Поехали после обеда, так как днем невероятная жара. Лошадей было достаточно, но кучеров мы взяли только двоих, правили сами. Случайно или нет, но мне в спутники достался именно Жевердеев.
Сначала всё шло, как полагается: «пыль золотилась от косых лучей заката, тени на лугах мягко удлинялись», но потом… потом я говорила из вежливости о чём-то, а мой кавалер взял обнял меня и поцеловал. Это было так неожиданно, что я даже не нашла, что ответить, так минут пять проехали молча. Он смотрит на дорогу, я – в сторону. Наконец, я говорю:
– По-моему, вам следовало бы извиниться.
– Ах, я не только извиниться, я сквозь землю провалиться готов!
– Ну, сквозь землю, пожалуй, лучше не проваливайтесь (иначе, как же я одна явлюсь?), а извиниться не мешает. И чтобы больше этого не было.
Извинился. Но мне интересно всё-таки было знать, почему он это сделал. Ну, понравились мои щеки, губы – взял и поцеловал… дико, но до некоторой степени понятно. Нет, отвечает, что любит меня. Признаться, это удивило меня еще больше. Жду, как он будет объясняться. Ничего. Повторил еще раз: «Я вас очень люблю, Елена Евгеньевна» – больше ничего. Будто немой или кретин!
Ведь если так всё молчать и не уметь говорить о своих чувствах, то можно дойти Бог знает до чего, до Геркулесовых столпов!..
Он уехал через три дня, не говоря мне больше ничего о своей любви. Всё-таки странно, что он так вылетел из моей головы, из памяти! Только, смотря на портрет, я вспомнила точно его и весь летний случай, довольно смешной в сущности.
28 марта.
Сегодня он был у меня с визитом. Кажется, я не говорила ему своего адреса. Посидел минут двадцать и ушел, ничего не сказав, т. е. не сказав про свою любовь. А между тем, очевидно, он меня любит, – иначе, зачем бы ему и приходить ко мне? Разговор вела больше я, он кое-как отвечал, всё краснел и был печален.
Я живо представляю себе его жизнь, скромную, ни богатую, ни бедную, очень буржуазную и известную заранее до самого конца. Одна мысль о подобном существовании наводит на меня уныние и грусть. Я понимаю, что можно полюбить человека не равного себе, другого круга, воспитания, – «не пару», но тогда должен быть романтизм, тогда хочется прелести контраста. Можно полюбить бедного поэта, акробата, даже, скажем, шофёра, но мелкого чиновника – без будущего, без нищеты, среднего маленького обывателя, – это немыслимо. В старину, когда были разные смешные названия: «титулярный советник», «коллежский регистратор», это могло быть еще забавно, но теперь все эти чины существуют только на бумаге, так что повторение романса: «Он был титулярный советник, она – генеральская дочь», было бы лишено почти всякой поэзии.
Однако, я так много пишу о Жевердееве, будто это для меня имеет большое значение. Но это объясняется очень просто: сегодня не случилось ничего, что стоило бы записывать. Мне не хотелось ни выходить, ни петь, ни принимать кого-нибудь. Анатолий проник как-то воровским манером, я не дала еще достаточно ясного распоряжения служанке. Не хотелось ничем заниматься. Стала приводить в порядок свой книжный шкаф. Попалась «Франческа» д'Аннунцио. Я зачиталась ею среди разбросанных книг, стоя, почти забыв об обеде. Оказывается, я еще помню итальянский. Воспоминания о Рамине, Равенне, Флоренции так набежали на меня, что закружилась голова. Всё-таки, это – какая-то общая, сладкая родина всего прекрасного. И как, как в этой книге говорится о любви!! После этого жизнь делается вдвое милее.
Написала записочку Викентию Петровичу.
Ложась спать, вспомнила о Жевердееве и вслух рассмеялась. Полюбить его – всё равно, что спрашивать мнения о французской музыке у моей горничной.
29 марта.
Сегодня отвела, как говорится, душу. Мне было жалко, что Викентий Петрович не влюблен в меня, хотя бы слегка. Это было бы восхитительно. Конечно, он не очень молод и нельзя сказать, чтобы был очень красив, особенно когда наклоняет голову (у него откуда-то берется длинный-предлинный нос), но какой умница и как говорит!
Мы вспоминали Италию, и мне казалось, что я снова брожу по золотым пустыням Римской Камлании, вижу зеленую Лукку, гордую, темную Геную и навсегда драгоценную Флоренцию.