Девушка рассмеялась.
– Ну, уж знаете, это рассуждение никуда не годится. Это всё равно, как люди после свадьбы должны ходить в капотах и халате. Это – не дело, да я совсем не о том и говорила. Люди влюбленные – чутки один к другому, понимают с полуслова, их сердца бьются в унисон, мысли и чувства точно соответствуют, а у нас всё как-то врозь.
– Я не знаю, по моему это зависит не от любви, и тем менее от влюбленности…
Фофочка одной рукой обняла шею Кирилла, другою положила его руку к своему левому боку и тихо спросила:
– Слышите, как бьется мое сердце?
– Слышу!
– Для вас, Кирилл, для вас!
– Я вам очень благодарен, Феофания Ларионовна.
– А ваше сердце бьется ровно и мужественно!
– Да. У меня здоровое сердце. Я вообще очень здоровый и сильный, хотя и не произвожу такого впечатления.
«Кирилл!» раздался с балкона голос Клавдии, «ужинать пора!»
– Вас зовут; идите один, милый, я потом пройду черным ходом в свою комнату и скажу, что спала. А всё-таки… всё-таки чего-то в вас не хватает…
– Чего же?
Но Фофочка не поспела ответить, потому что еще раз раздался голос Рошковой, так что влюбленная девушка только мельком поцеловала своего героя и даже слегка толкнула его в плечо по направлению к дому, как бы показывая этим, что срок всяким объяснениям давно истек.
За последнее время Феофания Ларионовна по утрам была в заметно дурном расположении духа. Даже от Калерии Семеновны, несмотря на некоторую её апатичность, это не утаилось и она раз спросила со всею простотою:
– Отчего ты, Фофочка, такая злая по утрам?
– Я не злая. Меня беспокоят политические новости.
– Так ведь, кажется, у нас всё идет очень хорошо.
– Да, это так кажется, а ты послушай, что говорят.
– Охота слушать всякие пустые разговоры!
– Может быть, и не пустые.
– Или ты недовольна, что Кирилл уезжает: ты, кажется, завела с ним какие-то шуры-муры…
– Удивительно, Калерия, как ты пошло выражаешься!
– Ну, флирт, если тебе это слово больше нравится.
– Наоборот, я потому и полюбила его, что он уезжает.
– В чём же дело? и почему ты недовольна особенно по утрам?
– Я уж тебе говорила, что меня тревожат новости, а потом…
И Фофочка замялась.
– Что потом?
– Я терпеть не могу черного кофе…
– Какого черного кофе?
– Ну, кофе без сливок…
– Я тебя не понимаю.
– Да, потому что ты встаешь Бог знает когда и ничего не замечаешь. Вот уже неделю, как я решила по утрам не пить кофе со сливками и это меня нервит.
– Зачем же ты это делаешь?
– Ну, как же иначе? Должна же я себя проявлять! Там каждую минуту гибнут братья, в окопах, болотах… а я буду сидеть на балконе и пить кофе со сливками! какая гадость!
Калерия слегка улыбнулась.
– Но послушай. Если бы ты откладывала стоимость сливок на нужды войны, другое дело. Или хотя бы и лишала себя, но не злилась – я понимаю. А так, поверь, лучше что угодно пить, хоть шоколад с пирожным по утрам, только не злиться. С веселым и радостным духом делать это, потому что иначе твои лишения никому не нужны…
– Ну хорошо, хорошо!.. можно и без наставлений, особенно, таких плоских…
Фофочка всё еще не успокоилась от утреннего кофе, когда вместе с Калерией вошла в гостиную, где старик Рошков сидел с газетой, Клавдия Павловна вязала, а Кирилл и пан Скоблевский расставляли флажки на большой карте. Поздоровавшись, Феофания Ларионовна посмотрела с минуту на флажки, потом вымолвила.
– Может быть, это всё неверно.
– Что неверно? – отозвался Скоблевский, не отрываясь от занятия.
– Ваши флажки.
– Ну, как это неверно, когда есть официальные сообщения!
– А вы бы послушали, что говорят!
Старик Рошков отложил газету и, сдвинув на лоб очки, произнес сдержанно:
– Знаете, барышня, сколько было приказов, чтобы не верили всяким слухам и не распускали их. Приказ приказом, а у себя в доме я не хочу и не допускаю подобных разговоров.
– Что вы на меня кричите! я вам не крепостная. И лучше меня не удерживайте! вы совершенно лишены психологии.
– Это к делу не относится и совсем я на вас не кричу, это ваша фантазия, а я давно хотел вам сказать то, что сказал. Ваше поведение недопустимо в русском доме.
– Что же, по вашему, русские дома лишены энтузиазма? Возьмите хоть Кискиных: там всё горит, чуть не до драки, с пеной у рта обсуждают и Италию, и Англию, и Японию. Саксонский сервиз разбили, портреты Гете и Шопенгауера убрали – вот это я понимаю. А вы, как копчушки в жестянке – апатичны, систематичны, сонны, будто сами – немцы.
– Что вы сказали?
– Будто сами – немцы! – с азартом повторила Фофочка.
– Молчать! сами то вы – немецкая шпионка!