Девственный Виктор
Машин рай
Марья Петровна говорила в нос, что всегда предвещало бурю. Вадим Алексеевич необыкновенно заинтересовался газетной хроникой, стараясь не глядеть на жену. У Зоровых уже недели три стояла какая-то истерическая атмосфера, но сегодня Вадим Алексеевич не ждал особенных вспышек, и потому тревожно сжался, когда услышал такой известный носовой звук. Осторожно взглянул на лицо Марьи Петровны, оно было печально и серьезно, отшутиться, вероятно, не удастся! Он робко опустил глаза опять на печатные строчки. Вдруг жена скорбно произнесла:
– Вадя, поедем в Данилов!
Вадим Алексеевич все еще не верил в простоту и безопасность этого предложения.
Не отрывая глаз от газеты, он спросил как можно наивнее:
– В какой Данилов?
Но он не ослышался. Марья Петровна так же невесело повторила:
– Поедем в Данилов, на мою родину, в Ярославскую губернию.
– Зачем же мы туда поедем?
– Как ты не понимаешь! Мне нужно успокоиться, да и тебе тоже. Необходима какая-то перемена, а в Данилове я не была с восьми лет, скоро двадцать лет! Я его отлично помню и там очень хорошо. Тебе понравится, я уверена. Ты так любишь деревню. (Вадим Алексеевич в первый раз это слышал.) Ты тоже отдохнешь. Недели на две. У меня там даже есть свой дом, со смерти тети Луши он пустует.
– Так его нужно продать!
– Ни за что! Мало ли что может случиться, а тут всегда готовый приют. Нет, продавать его было бы чрезвычайно легкомысленно.
– Что же может случиться? а дом до того времени сгниет и развалится.
– Чудный дом, еще прабабушкин, ни разу не переделывался.
– Вот видишь, какая старая рухлядь!
Марья Петровна заплакала, ничего не отвечая. Вадим Алексеевич никак не ожидал такого следствия своих слов и бросился утешать жену.
– Ну, послушай, Маша, ведь это же глупо. Я ничего не хотел сказать обидного. Я просто рассуждал так, что если этот дом твой принадлежал еще твоей прабабушке, то он мог легко придти в ветхость и быть совсем не таким отличным, как ты думаешь. А может быть, это очень удобный и крепкий дом, я ведь не знаю!
– Он прелестен! – говорила сквозь слезы Марья Петровна. – Я помню очень хорошо. Крепкий и большой, огромный! Я там родилась и жила до восьми лет. Потом там есть сад с яблонями, густой, тенистый… Там старая мебель, какой ты здесь ни у кого не увидишь. Там есть портреты и клавикорды, из окон гостиной виден собор, и утром слышно, как звонят к ранней обедне. Да и вообще весь город – очень мил, как игрушка. Находись он за границей, в Италии, все бы двадцать раз ездили бы его осматривать, а у нас ничего своего не ценят, всегда нужно, чтобы иностранцы нас носом ткнули…
– Что же ты сердишься. Я ничего против Данилова не говорю. Может быть, это рай земной, – я не знаю. Если там так хорошо, как ты говоришь, и, действительно, ты думаешь, что тебе будет полезно прожить там дней пятнадцать, я, конечно, могу взять отпуск…
– Правда? Правда? Милый Вадя, как я тебе благодарна. Прости меня, я была к тебе несправедлива! Но, право, я устала, проведя все лето в городе, да и ты сам утомился. Теперь осень, конечно, но это ничего не значит. Теперь леса цветные: желтые, розовые, лиловые, пойдем за последними грибами. Если б ты знал, как я была счастлива в нашем большом и старом доме!
– Ты тогда была ребенком, тебе было всего восемь лет, ты, я думаю, все позабыла…
– Все помню, до последней мелочи! В детской стены были выкрашены в синюю краску, висели часы с кукушкой. Вот так стояла моя кровать, так нянин сундук, на котором она спала, тут мой столик, в углу образник, из окна был виден двор; летом он был покрыт травою, зимой устраивали на нем каток. Я люблю катание на коньках. И теперь еще люблю. Позабыла, вероятно, но вспомнить недолго.
– Едва ли мы там пробудем до зимы! – решился, наконец, прервать Машины мечтанья Вадим Алексеевич. Та посмотрела на него с удивлением, потом спокойно заметила:
– Я буду кататься здесь, в Петрограде!
Было заметно, что даже планы поездки успокаивают Марью Петровну, так что, с одной стороны, можно было считать счастливою мысль о посещении Данилова. Но с другой стороны, осенью ехать в уездный, захолустный город на две недели! Вадиму Алексеевичу почему-то даже вспомнилась картина Сурикова «Меньшиков в ссылке». А может быть, все это и не так ужасно? Правда, они оба устали, и воздух сделался какой-то истерический. А там розовый осенний лес, колокола, каток, яблоки. У Вадима Алексеевича все сельские развлечения, относящиеся к совершенно различным временам года, начинали сливаться в одну не особенно ясную, но не лишенную приятности картину.