– Теперь Настасья Алексеевна скоро генеральшей станет.
– Как так?
– Женится, слышь, на ней старик-то.
– Какой старик?
– Ну, генерал Пальчиков.
Нисе было стыдно спрашивать, – будто она знает дела своей знакомой хуже, чем дворник, и она небрежно заметила:
– Да, да. Мне что-то Настя говорила про Пальчикова. Он старик, кажется?
– Старый. Вдовец. Сын у него – большой мальчишка, лет девятнадцати. Настасье Алексеевне в случае чего не будет скучно.
И дворник двусмысленно улыбнулся.
Девочка строго на него взглянула и, поблагодарив за справку, пошла дальше.
Теперь, действительно, Соломина уже не приходила в гости, а жила на квартире у генерала, Мирона Павловича Пальчикова. Хозяина не было дома, а Настя сумерничала в гостиной с будущим своим пасынком. Дмитрию Мироновичу на вид было лет шестнадцать и лицом он был похож на девушку. Когда Ниса вошла в гостиную, молодой человек печально играл на рояле, а Настя лежала на диване под окном, в другом углу комнаты, и смотрела на весеннее небо. Девочке обрадовалась, как родной.
– Да, да, – говорила она, – вот скоро замуж, на Фоминой. Ничего живу, не скучаю, а скучно станет – вот мой утешник.
И она указала рукой на молодого человека. Утешник покраснел, встал, поклонился девочке и вышел.
– Застенчив! – проговорила Настя, покровительственно и любовно смотря ему вслед.
Ниса пристально посмотрела на хозяйку.
– Что смотришь?
– Так.
– Думаешь, что с пасынком спутаюсь. Так вот тебе крест, что нет. Да что, я дура, что ли? А я с ним просто дружна.
– Какая же дружба между мужчиной и женщиной?
– Это верно. Но вот я тебе скажу, что Дмитрий Миронович совсем не мужчина. Совсем. Я даже сама удивляюсь.
Девочка промолчала и перевела разговор.
– Да, вот замуж иду. Не все ли равно. Уж такой раб, такой раб, что лучше не надо. А что стар, так что же – меньше лезть будет.
Посмотрев на Нису, Настя вдруг сказала:
– А ты, Ниса, далеко пойдешь. Хорошенькая – раз, не глупа, бесчувственная и не будешь нюней. Ты хорошо воспитана.
Девочка вдруг заплакала.
– Что ты, что ты, мать? Или нет, поплачь. Ребячество скорей выйдет.
– Ничего, прошло! – сказала Ниса и взглянула такими сухими серыми глазами, что не только Настасье Алексеевне стало бы понятно, что воспитанье этой девочки хорошо начато – и приготовительный класс она уже прошла.
Девственный Виктор
Артуру Лурье
Святая церковь велит миловать сирот. В царствующем граде Византии было устроено огромное сиропиталище; частным лицам и общественным учреждениям вменялось в большую заслугу перед Вседержителем воспитывать и вскармливать детей, лишенных родителей. Если нельзя заменить ребенку материнской ласки, то всегда возможно обеспечить ему кров, хлеб и научение христианским правилам.
Хотя Виктор, сын Тимофея, и потерял родителей, ему не нужно было прибегать ни к частной, ни к государственной благотворительности, так как ему достались в наследство просторный дом, одна из первых библиотек, десятка три домашних рабов, славные конюшни и обширная усадьба на севере. Сестра его покойной матери, вдова Пульхерия, переселилась к нему в дом не в качестве опекунши, так как юноше шел уже девятнадцатый год, а только для того, чтобы хозяйство не оставалось без женского глаза. Она поместилась в верхнем жилье, рядом с домовой часовней, откуда вдали виден был залив и малоазиатский берег. В ее комнатах всегда был полумрак и раздавался шепот духовных бесед. Священники в мягких туфлях бесшумно скользили, останавливаясь у опущенных портьер, чтобы тихо проговорить молитву, слугами были скопцы и пожилые женщины, пахло вчерашним ладаном, и в окна вместо моря и лодок видны были написанные ветки, звери и птицы. Иногда приводились рослые, в козьих шкурах, отшельники, простодушные и грязные, как пастухи.
Виктор часто слушал их рассказы. Пульхерия, как подобало христианской матроне, не показывала своих редких полуседых волос, вплотную покрывая их повязкой, расшитой смиренными вдовьими аметистами и изумрудами, так как вдова по семейным традициям принадлежала к партии «зеленых». Лицо ее было неподвижно от толстого слоя белил, румян и сурьмы, желтоватые надутые пальцы не гнулись от множества перстней, складки, расправленные рабами, оставались как вырезанные, шея и пояс был увешаны крестами, ладонками, четками, образками, частицами мощей и амулетами: в одной руке она держала алый платок с золотыми кружевами, в другой веточку лаванды, которую время от времени подносила к набеленным ноздрям, чтобы отбить козий запах пустынника. Изредка поводила бровью, и тогда предстоящая девица веером сгоняла сонную муху с лица или руки госпожи. Рядом стоял домовый священник и вполголоса объяснял слова анахорета, который примешивал к греческим выражениям варварские, махал руками, вздыхал и запинался.