Однако главная проблема истории о долге и деривативах заключалась в том, что в ней отсутствовали почти все те черты, которые создают "истории". Было очень мало лиц. Трудно было получить интересные цитаты из первых уст. Твердые цифры по сектору были редкостью. События проявлялись как медленно развивающиеся, эллиптические тенденции, а не как резкие скачки. Хуже того, отрасль утопала в уродливых аббревиатурах, которые были непонятны посторонним. Из-за этого она казалась сложной, заумной и совершенно скучной, и поэтому ее было так же легко игнорировать, как "пустые" бочки из-под масла, которые Уорф наблюдал на складах в Коннектикуте, или "беспорядок" в машинах людей, который Белл сфотографировал на парковке в Сингапуре. "Западные журналисты по-прежнему считают, что "хорошая история" - это та, в которой много человеческого фактора", наряду с драматизмом, пояснил я впоследствии в служебной записке Банку Франции, центральному банку Франции. Или, как гласит журналистский прикол: "Если кровь льется, значит, она идет". Секьюритизации этого не хватало, поскольку она представляла собой медленно развивающуюся, непрозрачную историю, в которой изменения происходили по эллиптическим дугам. Очень немногие люди за пределами мира деривативов хотели пробираться через запутанный алфавитный суп, чтобы узнать, что происходит в этом, казалось бы, скучном мире, и, "поскольку эта тема не подходила под обычное определение "хорошей истории", у большинства газет не было стимула вкладывать в нее деньги, особенно в то время, когда ресурсы СМИ сокращались", - сказал я французскому центральному банку. Именно это, а не умышленное сокрытие или коварный план по сокрытию деятельности, стало основной причиной того, что финансы вышли из-под контроля, а проблемы были скрыты от посторонних глаз. Или, как я иногда смеялся над коллегами: «Если вы хотите что-то скрыть в мире XXI века, вам не нужно создавать заговор в стиле Джеймса Бонда. Достаточно прикрыть это аббревиатурами».
В 2011 году я столкнулся с Аланом Гринспеном, легендарной личностью, возглавлявшей Федеральную резервную систему США с 1987 по 2006 год. Мы были на Аспенском фестивале идей - конференции, которая ежегодно проходит в одноименном городе в штате Колорадо. Он спросил меня, где можно найти хорошую книгу по антропологии. "Антропология?" переспросил я, ошеломленный. До этого момента бывший могущественный глава центрального банка, прозванный "маэстро" за свое влияние на финансовые рынки, казался последним человеком, проявляющим интерес к исследованиям в области культуры. Он олицетворял собой группу политиков и экономистов, веривших в теорию свободного рынка и считавших, что людьми движет стремление к прибыли, рациональный собственный интерес, который настолько последователен, что его можно проследить с помощью моделей, взятых из ньютоновской физики. Эта позиция побудила Гринспена поддерживать финансовые инновации и проводить политику "руки прочь" от финансов; даже когда он опасался возникновения "пузырей", связанных с кредитными деривативами или чем-либо еще, он полагал, что они сами собой рассосутся, поскольку рынки ликвидны и эффективны. Хотя он иногда предупреждал о рисках, присущих деривативам, он соглашался с финансистами, что такие продукты, как CDO и CDS, сделают рынки более "ликвидными" и эффективными, и поэтому одобрял их.
Я спросил, почему он хотел узнать об антропологии. Гринспен с язвительной улыбкой ответил, что мир изменился, и он хочет это понять. Кажется, это было преуменьшением. Летом 2007 г. разразился финансовый кризис, когда некоторые кредиторы в цепочке долгов, например, американские ипотечные заемщики, начали объявлять дефолт. Первоначальные потери от этих дефолтов были не столь велики. Однако они привели к возникновению финансового эквивалента страшилки о пищевом отравлении, которую в очередной раз проще всего объяснить с помощью метафоры: если в миску мясника попадет маленький кусочек тухлого мяса, потребители будут избегать любого фарша и колбасы, поскольку не смогут определить, где может находиться яд. Когда возникли дефолты по ипотечным кредитам, инвесторы отказались от CDO, поскольку не могли отследить риск, так как эти инструменты были многократно нарезаны на кубики. Инструменты, которые должны были рассредоточить риск между инвесторами и тем самым облегчить поглощение ударов, привнесли в систему новый риск - потерю доверия. Никто не мог сказать, куда делись риски.
Почти год финансовые власти пытались сдержать это "финансовое пищевое отравление", поддерживая рынки, спасая банки, а затем изолируя (и удаляя) финансовые инструменты, содержащие плохие ипотечные кредиты, или яд. Это не сработало: в октябре 2008 г. разразился полномасштабный финансовый кризис. Это стало болезненным интеллектуальным ударом для таких людей, как Гринспен. Целое поколение политиков считало, что экономические стимулы свободного рынка способны создать настолько эффективную финансовую систему, что если возникнут какие-либо эксцессы - например, кредитный пузырь, - то они сами собой исправятся, не причинив реального ущерба. Теперь это кажется ошибочным. Или, как сказал Гринспен Конгрессу в конце 2008 г.: «В моем мышлении был изъян». Именно поэтому он захотел прочитать несколько книг по антропологии: он хотел понять, как "культура" испортила модели.
Я был впечатлен. Когда Гринспен впервые заявил о "недостатке" в Конгрессе, это признание вызвало всеобщее презрение, особенно со стороны людей, потерявших деньги в результате краха. Но я посчитал такую реакцию ошибочной. Редко кто из руководителей, тем более из тех, кого называют "маэстро", публично признается в интеллектуальной ошибке. Еще реже лидеры пытались переосмыслить свои идеи, изучая новый способ мышления, например, антропологию. Я считал, что Гринспен заслуживает похвалы за то, что он проникся духом исследования. Но по мере того как мы обсуждали антропологию, я также понял, что причина, по которой Гринспен хотел понять "культуру", была не совсем такой, как у большинства антропологов. Для него изучение "культуры" было в основном попыткой понять, почему другие люди ведут себя странно. Таким образом, он обращался к антропологии по той же причине, по которой Уитти обращался за помощью к антропологам в Британии во время лихорадки Эбола: чтобы понять "странности" других людей. При встрече в Аспене Гринспена особенно интересовало, как культурные модели могли повлиять, например, на долговой кризис 2011 года в Еврозоне, поскольку поведение греков показалось ему особенно непонятным. Другими словами, для него греки были странным "другим", особенно в отличие от немцев, и он хотел знать, могут ли культурные модели греков развалить Еврозону.
Это было вполне обоснованное беспокойство. И антропологи часто изучают "других". Но это была лишь половина того, что могла предложить антропология, а после 2008 года интересным материалом для культурного анализа была не только Греция; не менее интересно было и то, что произошло с долгами на Уолл-стрит или в лондонском Сити. Поэтому я предложил ему ознакомиться с некоторыми исследованиями западных финансов, проведенными антропологами. Их оказалось достаточно много. Например, антрополог Кейтлин Залум в 2000 году жила среди трейдеров в торговых ямах Чикаго и на лондонских рынках и проследила, как переход на электронные рынки сформировал культуру финансистов. Карен Хо провела деконструкцию идеологии ликвидности на Уолл-стрит и отметила, что одной из ключевых причин того, что финансы продолжают выходить из-под контроля, является то, что финансисты переносят эти рамки на реальную экономику, не осознавая, насколько странными (если не неуместными) они кажутся другим. "Вместо того чтобы признать постоянное заключение сделок и безудержную ликвидность сотрудников своей собственной местной культурой, мои информанты с Уолл-стрит смешивали свои организационные практики со своей культурной ролью интерпретаторов рынка", - заметила она. Они путали "естественные" законы рынка и финансовые циклы". Аналогичным образом шотландский финансовый социолог Дональд Маккензи проанализировал, как трайбализм трейдеров побуждает их создавать различные модели оценки финансовых продуктов, даже используя одну и ту же (предположительно нейтральную) математику. Американский юридический антрополог (или человек, применяющий антропологию в юриспруденции) Аннелиз Райлс провела потрясающий анализ культурных последствий контрактов с деривативами в Японии и Америке. Другая исследовательница, Мелисса Фишер, проанализировала особенности гендерного дисбаланса на Уолл-стрит. Даниэль Сулелес изучил сети игроков прямых инвестиций. Александр Ломонье проделал интересную работу, изучая, как расположение вышек сотовой связи влияет на торговые стратегии хедж-фондов в Чикаго и Лондоне. Винсент Лепинэ, еще один франкоязычный антрополог, работал трейдером по деривативам на акции во французском банке и написал великолепное исследование, в котором показал, как трудно было даже финансистам понять "разрушительную финансовую инженерию" и «риски, порождаемые инновационными финансовыми продуктами». Было множество работ, в которых предпринимались попытки включить макроэкономические модели в более широкий культурный контекст, вписать экономику в социальную жизнь, как выразился антрополог Кит Харт. Было даже блестящее провокационное исследование, посвященное "племени" самого Гринспена. Американский антрополог Дуглас Холмс изучал ритуалы таких институтов, как Банк Англии, Риксбанк (Швеция) и Резервный банк Новой Зеландии. В результате он пришел к выводу, что центральные банкиры оказывали (и оказывают) влияние на экономику не столько путем механического изменения цены денег (как это обычно предполагается в моделях экономистов), сколько путем произнесения словесных заклинаний. Нарратив и культура имели значение даже для центральных банкиров; или особенно для центральных банков.