То, что финансисты расхватывали их на конференциях, укрепляло ощущение, что существует группа элитных специалистов по заключению сделок. Это также помогло им справиться с потенциальными противоречиями в их основополагающем кредо. К 2012 г., после Великого финансового краха, руководители компаний прямых инвестиций поняли, что находятся под ударом со стороны политиков и общественных активистов. Они стремились защитить себя и придумали мощную риторику (или нарратив) о том, что частный капитал якобы делает американскую экономику более эффективной и динамичной. Однако, как и миф о создании, придуманный торговцами деривативами, которых я видел на Ривьере в 2005 г., риторика прямых инвестиций содержала множество интеллектуальных противоречий, которые финансисты не хотели устранять. Одним из способов сближения вокруг чувства общей амбивалентности были внутренние шутки.
Журналисты также использовали шутки подобным образом. Когда они смеялись над использованием Трампом слова "bigly", они иногда делали это потому, что презрительно предполагали, что его кажущееся (неправильное) использование языка свидетельствует о его непригодности к должности. Такая открытая неприязнь и осознанное презрение были видимым "шумом". Однако причина, по которой "по-крупному" звучало так забавно, лежала в области социальной "тишины", которую мало кто в СМИ хотел признавать. Большинство журналистов считали само собой разумеющимся, что для формирования повестки дня общественной жизни необходимо говорить "правильно", используя слова и фразы, которые обычно прививаются образованным людям. Владение языком было одной из немногих форм публично приемлемого элитизма и снобизма в Америке, поскольку предполагало наличие чувства меритократии, обусловленного личными образовательными достижениями. Это предположение ежедневно подкреплялось в публичной сфере, поскольку люди, контролировавшие телеэкраны, газеты, радиопередачи и многие другие сферы влияния, делали это с помощью слов. Владение языком и образование рассматривались как необходимое условие для обретения власти, а отсутствие владения языком, наоборот, - как то, что не позволяет получить власть.
Но далеко не все в Америке считали, что владеют словом, не говоря уже о деньгах или власти. Большинство так не считало. Это породило эпистемологический раскол, о котором элиты зачастую лишь смутно догадывались. Я понял это на собственном опыте из-за ошибки, которую совершил сам. Летом 2016 года я неправильно предсказал голосование в Великобритании по Brexit: поскольку мне лично была неприятна идея выхода из Европейского союза (отчасти потому, что моя собственная идентичность была овеяна чувством глобализации и европейской принадлежности), я экстраполировал свои чувства на всех остальных и ошибочно предположил, что британцы проголосуют за то, чтобы остаться в Европейском союзе. Результат шокировал меня. Огорченный, я решил лучше разобраться с выборами в США и в последующие месяцы старался слушать как можно больше разных американцев, с максимально открытым сердцем, чтобы услышать, что люди говорят и чего не говорят. Такой подход убедил меня в том, что уровень враждебности к Клинтон был гораздо выше, чем принято считать, и что многие люди жаждали потрясений и были необычайно готовы пойти на риск, чтобы добиться этих потрясений.
Кроме того, я убедился еще в одном: то, как образованная элита (например, журналисты) смотрела на Трампа, опиралось на эпистемологию, которая отличалась от культурных рамок, используемых многими избирателями. Одним из способов описать это различие стала фраза, запомнившаяся журналистке Салене Зито: в то время как элита воспринимала Трампа "буквально, но не всерьез", многие избиратели делали обратное - воспринимали его всерьез, но не буквально. 5. Или, если воспользоваться схемой, изложенной Хенрихом, которую я приводил в предыдущей главе, вокруг WEIRD-культур: "образованные" группы в Америке интерпретировали слова Трампа с помощью последовательной логики, которой учит людей WEIRD-образование, а именно однонаправленного рассуждения, и поэтому считали, что комментарии Трампа "не имеют смысла". Но, как всегда подчеркивал Генрих, странное мышление работает в спектре, и даже в такой странной стране, как Америка, существуют свои варианты. Некоторые избиратели, как я понял, не использовали однонаправленные рассуждения и логику, а реагировали на целостное видение Трампа и его всеобъемлющего бренда. Такие люди, как я, могли смеяться над словом "bigly", потому что оно не было частью логического предложения; другие просто слышали его как признак того, что он не элита, и радовались.
Был и другой способ осмысления происходящего, который, возможно, отстаивал антрополог вроде Герца: думать о перформансах, символах и ритуалах. В начале президентской кампании Трампа друг по имени Джошуа, выросший в бедной сельской местности на севере штата Нью-Йорк, а затем в Северной Каролине, сказал мне, что "если вы действительно хотите понять Трампа, вам следует пойти на матч по борьбе". Он объяснил это тем, что если зрители из среднего класса лучше всего знают Трампа по таким шоу, как "Ученик", то зрители из рабочего класса не меньше (если не больше) знакомы с его брендом благодаря матчам по рестлингу. Это объясняется тем, что Трамп инвестировал средства в World Wrestling Entertainment, и затем появлялся на этих соревнованиях, на телевидении, а рестлинг пользуется огромной популярностью среди многих американцев из рабочего класса, хотя и игнорируется элитой. "Для большинства либеральных избирателей профессиональный рестлинг может быть практически незаметен как культурная сила, но WWE приносит около миллиарда долларов ежегодного дохода", - отмечает общественный деятель Наоми Кляйн.
Я побывал на матче в центре Манхэттена и был поражен параллелями, которые я увидел между этим событием и предвыборными митингами и кампанией Трампа. Это не случайно. Как отмечает Кляйн, в основе рестлинг-матчей лежит четко выраженное чувство ритуального представления. Участникам дают прозвища "типа "Лил Джон". Они проявляют чрезмерную агрессию, чтобы завести толпу, и вступают в драматические схватки с искусственными конфликтами. Толпа болеет за них, прекрасно понимая, что драматургия искусственна. По замыслу или инстинкту, в 2016 году Трамп в своей собственной кампании использовал во многом тот же перформативный паттерн: он разбрасывался прозвищами для своего оппонента, участвовал в столь же инсценированных схватках политической мелодрамы, проявлял крайнюю агрессию и подбадривал толпу. Его сторонники часто вели себя на этой политической арене так, как будто они все еще находились на матче по борьбе; с помощью символики и речи перформативный стиль борьбы был перенесен в политическую кампанию. Или, как заметил Клейн: "Его тщательно спланированная вражда с другими кандидатами была чистым рестлингом... [а также] то, как он раздавал оскорбительные прозвища ("Малыш Марко", "Линь Тед")... и играл роль рингмейстера на своих митингах, дополняя их оскорбительными песнопениями".
Это имеет два важных следствия. Во-первых, сторонники Трампа относились к его действиям и высказываниям не как к буквальным программным документам, а как к перформативным сигналам. Это отличалось от того, как их интерпретировала "образованная" элита; отсюда и разделение на "буквально" и "серьезно", выявленное Зито. Во-вторых, большинство элиты не могло видеть этого глубокого эпистемологического раскола. Отчасти потому, что они не так часто смотрели борьбу и не могли заметить параллели. Но это было связано и с таким досадным вопросом, как слова. Образованные люди настолько считали само собой разумеющимся, что образование должно определять, как люди должны говорить и думать, и определять, что является ценностью, что они даже не замечали других форм мышления и не считали их важными. Люди, у которых полностью доминирует СЛАБЫЙ способ мышления и предположения, склонны игнорировать другие модели мышления. И трудно было оценить этот разрыв в эпистемологии, пока вы не сидели на борцовском ринге и физически не "воплощались" в опыт наблюдения, вместе с толпой, если использовать фрейм антрополога Робертса. "[Есть] урок, который должны запомнить журналисты, социологи, писатели и все, кто зарабатывает на жизнь изучением других людей: а именно, что все мы - порождения собственной культурной среды, склонные к ленивым предположениям и предубеждениям", - заметил я в своей колонке в октябре 2016 г., накануне выборов, в которой сетовал на то, что СМИ неправильно понимают избирателя Трампа. Единственным решением, по моему мнению, является то, что СМИ должны позаимствовать листок из антропологии и подумать о том, что в этой дисциплине иногда называют проблемой "грязных линз", или о том, что журналисты не действуют как микроскопы на чашке Петри, т.е. как нейтральные, последовательные инструменты наблюдения. Вместо этого на их ментальных линзах присутствует предвзятость. Это означает, утверждал я, что журналистам необходимо предпринять четыре шага: Во-первых, «признать, что наши линзы грязные". Во-вторых, сознательно отмечать свои предубеждения. В-третьих, попытаться компенсировать эти предубеждения, пытаясь взглянуть на мир с разных точек зрения... [и] последнее, но не менее важное, - помнить, что наш личный объектив никогда не будет идеально чистым, даже если мы сделаем первые три шага». Вместо того чтобы смеяться, нам нужно прислушаться к молчанию общества.