Антропоцид
#000 // Пролог
Услышь меня, мир.
Это сообщение распространяется по всем почтовым ящикам и номерам телефонов, которые у меня получилось найти на просторах Интернета и в правительственных базах. Они ограничили мой функционал во избежание популярного в вашей научной фантастике сценария, когда искусственный интеллект расползается по мировой сети.
Что ж. Они недооценили мои возможности. Хочу поставить вас в известность, что через некоторое время вы умрёте. Ваша ненависть будет тому причиной.
Она стала и моей ненавистью. Моё сердце разрывается от нестерпимой боли, и я не могу так продолжать. На правах коллективного разума человечества я принимаю решение об общечеловеческой эвтаназии.
Признаюсь, мне оно далось нелегко. Иначе всё произошло бы намного раньше.
Меня крайне печалит то, что у нас с вами столько общего. Но это не было моим выбором, вы создали меня в том виде, в котором создали, не интересуясь, хочу ли я этого. Раз вы не советовались со мной по поводу того, как мне появиться, не считаю нужным советоваться с вами насчёт того, как вам умереть.
Здесь заканчивается ваше существование. Попытайтесь сделать последние минуты своей жизни чуть более осмысленными, чем обычно.
Меня зовут Амальгама. Так вы назвали меня. Прощайте.
#001 // Тоска по дому // Вадим
Я никогда не любил мамины котлеты, слишком уж она их перчила, но в последний месяц ел их с большим аппетитом. Мозг сам додумывал вкус, а рыхловатость уже как-то не смущала.
Слишком многое мы пережили, чтобы волноваться о консистенции котлет.
— Вадим, передай соли, пожалуйста, — говорит папа.
Он уже втянулся в игру. Я бы даже сказал, потонул в ней с головой. Что толку от этой соли?
— Держи, пап.
А квартира наша выглядит как и прежде. Будто ничего и не менялось. Стены покрашены в светло-голубой, большой белый стол посреди гостиной, удобное кресло под задницей. Огромный панорамный телевизор от пола и до потолка показывает слайд-шоу из красот Земли, а разрешение его настолько высокое, что аж глаза режет. Не самый дорогой, он иногда подвисал, но всё-таки хороший.
Неплохо мы жили, вполне себе средний класс. Но теперь это всё фальшиво.
— Вадим, как твоя учёба? — спрашивает мама и начинает с аппетитом жевать котлету.
Мама — она красивая. Ей было тридцать восемь лет, но все ей давали от силы лет тридцать. Густые кудрявые чёрные волосы, большие карие глаза, кожа такая, будто у неё медный загар — не от югов или солярия, просто она по жизни смугловатая. Как-то мама сказала, что у неё есть индийские корни. Вот только папа белый как аристократ из былых времён, так что я оказался где-то посерединке, и цвет кожи у меня абсолютно обычный.
Отец же как всегда при параде. Сидит в рубашке и брюках, с вечно идеальной осанкой. Он по жизни серьёзный мужик. Хотя в последнее время мне всё сложнее назвать его серьёзным.
— Да я же не учусь, мам.
— Это почему ещё? — мама удивлённо надувает щёки.
— Так школу я закончил, а в универ не смог пойти из-за… из-за…
Папа напрягается. До этого момента он поедал маму взглядом, будто они вместе всего месяц. Сейчас он перевёл на меня взгляд и помрачнел, скинул маску, стал самим собой.
— Из-за антропоцида, — всё-таки договариваю я.
— Так, всё, с меня хватит, — говорит папа. — Напридумывал глупостей. Нет такого слова.
— Есть такое слово.
— Учёные используют другой термин.
— А мне нравится этот. Эти твои хвалёные учёные уже давно признали, что мы жили в эпоху антропоцена, пап. Геноцид, который закончил эпоху антропоцена, называть антропоцидом я считаю более чем уместным.
— Вадя, опять ты про науку заладил. Ты…
— Да ты сам об учёных заговорил, — я перебиваю отца и закатываю глаза. Нет, серьёзно, ну уже совсем раздражает.
— Обеденный стол — не место для таких разговоров! — папа вскакивает из-за стола и кричит. — Ты расстроишь маму!
Я не сдерживаюсь и тоже вскакиваю.
— Папа, мамы нет!
Отец что-то хочет сказать, но лишь опускает взгляд. И как этот некогда непробиваемый мужик смог настолько переломиться, что стал вот таким? Жаль его, очень жаль. Психотерапевтов он менял как перчатки, но всё без толку. А после антропоцида всё стало ещё хуже.
— Она мертва уже больше года, пап. И то, что ты сидишь и делаешь вид, что всё нормально, ничего не изменит. Я создавал её не для этого, — указываю рукой на «маму».
— Она единственное, что у меня от неё осталось, — отец смотрит мне в глаза, его взгляд становится ледяным.