Царь мог войти в мыльню и увидеть новорождённого только после того, как духовник прочтёт молитву и даст младенцу имя. После посещения мыльни государю читалась очистительная молитва. Имя же младенцу даётся на восьмой день: «Так следовало исполнять по церковным правилам. Но в жизни этот расчёт наблюдался не всегда» (Забелин 1915: 3). Далее следовало благословение крестом от родителей и других членов царской семьи — каждый из них приносил новорождённому в благословение золотой крест, украшенный каменьями.
В первые дни после рождения с царского ребёнка снималась мерка, «долгота его роста и широта его объёма», чтобы написать икону Ангела новорождённого — меру рождения дитяти. Эта икона в богатом окладе всегда будет в личной молельне, а после смерти, в каком бы возрасте она ни случилась, станет над гробом того, по чьей мере писалась (Забелин 1915: 51–52).
Весть же о прибавлении в царском семействе, «государская всемирная радость» (Забелин 1915: 1), разносилась по городам и весям в виде разного рода грамот. По всей стране служили молебны, царь щедро раздавал милостыню дворовой челяди, «чернецам», нищим, колодникам, угощал и поил их — всё во имя и во славу новорождённого. Для патриархов, бояр и прочих чинов устраивался особый «родинный стол». «…Родинные столы отличались неимоверным количеством подаваемых гостям всякого рода сахаров, пряников и „овощей“, варёных и сушёных» (Забелин 1915: 194). Стол новорождённого Петра украшали огромная коврижка в виде герба Московского государства, литые сахарные фигуры птиц, два орла сахарных, каждый по полтора пуда, лебедь два пуда, «утя» полпуда, попугай полпуда. А также был сделан сахарный Кремль «с людьми, с конными и с пешими» и город-крепость с пушками. На половине царицы давался второй «родинный» стол боярыням, на котором было аналогичное угощение с сахарными птицами и сладким городком, а ещё «две полатки и кроватка сахарная» (Забелин 1915: 194).
«После рождения во плоти с благочестивою заботливостью совершалось рождение во Святом Духе, именуемое крещение» (Забелин 1915: 10). Крещение — это обряд посвящения, который вводит младенца в христианский мир, как это принято считать, полностью преображая его сущность. Крещение — один из видов обрядов инициации, при этом инициации, как сказано было выше, вовсе не обязательно связаны с социализацией ребёнка. Но в данном случае таинство крещения выступает как инициация и как обряд детского цикла: из существа, явившегося из неведомого мира, опасного и сакрально нечистого, младенец превращается в полноценного человека, в православной же культуре «человек» = «христианин», он становится членом социума, вводится в круг «своих» и обретает защиту от всяческих тёмных сил.
До крещения ребёнка нельзя было класть в колыбель — слишком опасно. Царская колыбель устроена была в принципе так же как простая крестьянская зыбка. Это было своего рода жилище младенца. Поэтому во всех случаях принимались меры, чтобы уберечь это пространство от злых сил. Только в царских колыбельках вешали небольшие иконки и драгоценные кресты с частицами святых мощей, а в деревенской люльке крест могли нарисовать углём на днище, а под соломенный тюфячок положить нож, как оберег от зла (Русские 1997). И, конечно же, царские колыбели отличались роскошью, которая должна была сопровождать венценосного младенца с момента его появления на свет: золотые или серебряные кольца и лосиные ремни, на которые колыбели подвешивались, тюфячки из лебяжьего или стрижового пуха, расшитые жемчугами и каменьями шёлковые и бархатные одеялки и беличьи, собольи или горностаевы покрывала. Но и как крестьянская зыбка, царская колыбелька могла рачительно храниться и передаваться по наследству новому члену семьи. Дорогие ткани с «отставных» колыбелей отдавали в церковь для убранства и одежд духовенства, что почиталось делом «богоугодным и благополезным в отношении самого дитяти» (Забелин 1915: 54–57).
В конце первого года проводилась первая стрижка волос — этот обряд детского цикла, отмечающий этап роста и взросления ребёнка, встречается не только в русском патриархальном быту, но и практически по всему миру. Первая стрижка волос, по традиции, действие ритуализованное и высоко семиотичное — в каждой культуре будут свои обоснования её важности. В русской культуре «первое стрижение» было и в царских палатах, и в крестьянском быту: в избе зажигали свечу перед иконами, ребёнка сажали на угол стола или лавку, непременно на шубу мехом наружу, и с молитвой стригли. И. Е. Забелин видел в этом связь с древними постригами: волосы стригли только мальчикам на седле со стрелами в возрасте 4–7 лет, после этого их «сажали на коня», что было существовавшим некогда обрядом посвящения в ратный сан — мальчик становился воином (Забелин 1915: 70–71).