Его обучение началось с традиционной чистки картошки и рутины постовой службы, общей для армий всего мира. Непомерно большое количество времени (так казалось Сент-Экзюпери, который не отличался спортивным телосложением и не особенно интересовался спортивными занятиями) посвящалось общей физической подготовке, кроссам по пересеченной местности, футболу. И все это под пристальным безжалостным взглядом жестокосердных сержантов, получавших злобное наслаждение, отправляя «тунеядцев» на гауптвахту, где камера с сырой соломой заменяла казарму и кровать. Это оказалось похуже да и посложнее любого интерната, и Антуан начал с того, что все стал воспринимать как курьезную шутку.
«Мои собратья по дортуару – милая и симпатичная компания, – писал он матери. – Тщательно подготовленное сражение подушками. Я стал одним из них, и это уже кое-что. Мне удается раздавать больше ударов, нежели принимать самому».
Система все же не являлась чрезмерно жестокой, вероятно, из-за новизны этого рода войск. Ничего еще не было отлажено, и прошло немало дней, пока Сент-Экзюпери выдали форму. «У них для нас все еще нет облачения, – написал он домой. – Мы бродим повсюду в нашем гражданском одеянии и выглядим крайне глупо». Впрочем, когда его, наконец, переодели, положение не улучшилось: куртка оказалась так коротка, что его длинные руки торчали из рукавов на несколько дюймов выше запястий, в то время как мешковатые бриджи жалостливо свисали над неровно накрученными обмотками. Французская армейская форма того времени, как позже написал один из его собратьев-призывников, Марсель Мижо, вообще казалась достаточно нелепой; но на Сент-Экзюпери она смотрелась на редкость бестолково.
День начинался в шесть утра, но длился с перерывами с двенадцати до половины второго и с пяти до девяти, когда авиационные рабочие имели свободное время и могли заниматься чем угодно. Торопливо поужинав в столовой, Сент-Экзюпери обычно отправлялся в Страсбург на трамвае. На самой лучшей улице города Антуан снял комнату у дружелюбного страсбуржца по имени Гарри Майер, ни слова не знавшего по-французски. Там новобранец принимал ванну, заваривал себе чашку чая и с удовольствием задумчиво курил вдали от суматохи шумной казармы, с ее спорами и криками, куда ему предстояло возвратиться к девяти вечера. В комнате имелась даже горячая вода, два платяных шкафа, где у него висела гражданская одежда, такая неслыханная роскошь, как центральное отопление, которую он больше ценил в холодные апрельские вечера, нежели потом, в июне, когда Страсбург задыхался от духоты и зноя долины Рейна.
С самого начала его положение на службе отличалось неопределенностью, и Антуан получил ряд привилегий. Было несколько странно, что обладатель бакалаврской степени оказался среди «прочих» (британцы придумали великолепное определение), да еще в военной шеренге.
Да еще титулованный от рождения, который мог бы, если бы только пожелал, называться графом. Двое из его офицеров – капитан де Билли и майор де Фелигонд, принадлежавшие к аристократии, – достаточно щепетильно отнеслись к создавшейся нетрадиционной и нелогичной ситуации и решили, что, по крайней мере, его «превосходное» образование можно использовать в благих целях на пользу дела. Поскольку Антуан всегда был отнюдь не самым посредственным учеником в школьном курсе физики, далеко продвинулся в освоении математики и, несомненно, фанатично увлекался всем, относящимся к полетам, он легко мог взяться за чтение курса лекций по аэродинамике и физическим явлениям, происходящим в двигателях внутреннего сгорания. «Только подумай, – писал Антуан матери, – я собираюсь начать преподавать в ожидании, пока меня самого начнут учить летать… Вот смеху-то! Ты можешь представить меня в роли педагога?»
Как способ избежать чистки картошки и унылых часов в карауле это было, по крайней мере, шагом вперед. Но перспектива проводить время у классной доски не внушала радостных надежд беспокойной душе. Единственное, о чем он мечтал, – подняться в воздух, совсем как ветераны войны и воздушные асы, выделывавшие фигуры высшего пилотажа, «мертвые петли Нестерова» и «бочки» над летным полем Ньюдорфа на своих «ньюпортах» и «спадах». Летные навыки, полученные ими в военное время на авиабазе в По, в Пиренеях, были в самом буквальном смысле аварийной программой, разработанной, дабы закрыть бреши в эскадронах, несущих ужасающие потери. Программа состояла в следующем. Ученика пилота посылали в воздух после того, как он несколько часов обучался летать, и там, на высоте 6000 футов, заставляли снижать обороты двигателя. Чтобы ввести самолет в штопор, авиатор-новичок вынужден был до упора отжать руль вперед, одновременно нажимая на штурвал правой либо левой ногой (в зависимости от направления вращения в штопоре). Затем, по мере того как он возвращал штурвал в нормальное положение, он оттягивал рукоятку и медленно «выжимал газ», чтобы не дать самолету нырнуть. Те, кто справлялся с задачей, писал Марсель Мижо, становились летчиками-истребителями, те, кто не сумел, – трупами. Тех же, кто отказывался от перспективы вертикального жертвоприношения и предпочитал спокойно снижаться, переводили в пилоты-бомбардировщики или делали воздушными наблюдателями.