Первые работы Лавуазье были сделаны под влиянием его учителя и друга Гэтара. Последний занимался сначала ботаникой и за свои труды в этой области получил звание академика; потом перешел к геологии и минералогии. Кроме ученых трудов, он славился невозможным характером. «Немного найдется людей, которые имели столько ссор», – говорит его биограф Кондорсе; он был до крайности резок, вспыльчив, груб, бесцеремонен и сварлив, не выносил противоречий, не стеснялся в выражениях и манерах. Воспитанный в коллегии иезуитов, он остался ярым поклонником и защитником этого ордена, который в то время был, к общему удовольствию, изгнан из Франции; понятно, что разговоры об этом событии давали обильную пищу для вспышек Гэтара. Эти недостатки характера не мешали ему быть безукоризненно честным и справедливым человеком; интриги его возмущали, а так как никакое человеческое учреждение – даже Парижская академия – без интриг не обходится, то источник ссор и грызни не иссякал для него… Как бы то ни было, Лавуазье всегда оставался с ним в наилучших отношениях. Задумав составить минералогическую карту Франции, Гэтар предпринял ряд экскурсий; Лавуазье был его сотрудником в течение трех лет (1763—1766) и сопровождал его в поездках или экскурсировал один. Так, в 1763 году он изъездил некоторые провинции, изучая, главным образом, гипсовые ломки, но не упуская из вида и другие отрасли науки и промышленности.
Плодом этой экскурсии явилась его первая работа – «Исследование различных родов гипса». Особенного значения она не имеет и как все подобные «пробы пера» может интересовать нас лишь постольку, поскольку в ней проявились характерные черты будущего ученого. В этом отношении можно указать на его осторожность и недоверие к гипотезам. «Я мог бы позволить себе несколько догадок, – замечает он в одном месте, – но считаю это неуместным в химическом мемуаре, где каждый шаг вперед должен основываться на опыте».
В следующем году академия предложила премию за «лучший способ освещения улиц большого города». Лавуазье принялся за работу, убедившись, что глаза его недостаточно впечатлительны к различным оттенкам света, он велел обить свою комнату черной материей и заперся в ней на шесть недель, в темноте. Этот факт достаточно характеризует его энергию. С такой настойчивостью и человек средних способностей мог бы уйти далеко; чего же можно было ожидать от Лавуазье. Результатом его исследований явился обширный мемуар, представленный им академии. Премии, однако, он не получил: она была выдана другим соискателям, отнесшимся к вопросу с более практической точки зрения; ему же, исследовавшему предмет с научной, теоретической стороны, была присуждена золотая медаль (1766 г.), а работа напечатана в мемуарах академии.
В 1766 году умерла г-жа Пунктис. Отец Лавуазье, желая упростить формальности наследства, решил объявить сына совершеннолетним, что и было исполнено (по закону совершеннолетие достигалось только в 25 лет).
Покончив с работой на премию, Лавуазье продолжал экскурсии с Гэтаром. В 1767 году они предприняли довольно продолжительную поездку в Вогезы для исследования тамошних рудных богатств. Отец и тетка относились к этой поездке не без боязни, точно дело шло о путешествии на северный полюс или в сердце Африки. Им мерещились всевозможные страхи, реальные и фиктивные: разбойники, звери, опасности в рудниках, и прочее, и прочее. Письма их переполнены беспокойством и опасениями.
«Я начинаю терять Вас из вида, – пишет m-lle Пунктис, – и очень беспокоюсь. Я боюсь вредных последствий жары, которая все усиливается, боюсь оружия, которое Вы захватили с собой, хотя оно и может быть Вам полезно против зверей и разбойников, боюсь рудников. Заклинаю Вас нашей нежной дружбой, будьте еще осторожнее, чем Вы мне обещали: только это может несколько успокоить меня». Затем, переходя от церемонного тона к родственному, она продолжает: «Мы боимся, что ты не получаешь всех писем, которые мы тебе посылаем, и твой отец намерен – если ты найдешь это приличным – адресовывать письма „г-ну Лавуазье, посланному короля в Вогезах“, чтобы на них обращали больше внимания. Надеемся получить сегодня о тебе известие; пиши почаще, иначе мы не в состоянии будем выносить твоего отсутствия. Мы ждем почтальона, как Мессию. Ты помнишь наши условия; этого нам достаточно; но не забывай о них, иначе наше положение будет невыносимо; это наша единственная поддержка… Будь здоров, дитя мое, будь благоразумен, вспомни обо мне и береги себя…»
Лавуазье оставил журнал этой поездки, который дает нам понятие о его неугомонной любознательности и разнообразии интересов.
«Каждое утро перед отъездом между пятью и шестью часами он записывает показания барометра и термометра; эти наблюдения повторяются несколько раз в день и в последний раз производятся на ночлеге. По дороге он замечает все: характер почвы, рельеф местности, растительность. Часто неровный почерк показывает, что он делал заметки, не слезая с лошади. Он посещает рудники, мануфактуры: здесь – стальную фабрику, там – заведение для беления полотна; если нельзя побывать самому в той или другой местности, расспрашивает сведущих людей, в особенности рудокопов и каменщиков, узнает от них, есть ли где поблизости известняк, песчаник, гипс. Приехав в какой-нибудь город, осматривает коллекции любителей, составляя наскоро инвентарь. В каждой местности определяет температуру и плотность вод… Вечером пополняет журнал, пишет письма и записывает расходы» (Grimaux, 19).
По возвращении из путешествия Гэтар принялся за составление минералогического атласа Франции при деятельном сотрудничестве Лавуазье. Впрочем, им не удалось довести его до конца. Вследствие разных интриг, о которых здесь не стоит распространяться, издание попало в руки некоего Моннэ, очень бесцеремонного господина, воспользовавшегося готовым материалом и приписавшего себе главную честь издания. В результате оказалось, что исследование было произведено Гэтаром и Моннэ, и главным образом последним, имя же Лавуазье упоминалось только вскользь.
Этот бесцеремонный поступок, понятно, очень раздражил его. «Я напоминаю об этих подробностях, – говорит он в одной из своих заметок, – чтобы показать, с каким бесстыдством г-н Моннэ завладел таблицами (для атласа), на которые Гэтар и Лавуазье имели гораздо больше права, чем он, или лучше сказать, на которые он вовсе не имел права».
Этот пигмей навсегда остался врагом обворованного им ученого и печатал впоследствии брошюрки против теорий Лавуазье.
Впрочем, эта неудача не повлияла на общий, успешный и быстрый, ход его карьеры.
Независимо от участия в составлении минералогического атласа, Лавуазье представил академии ряд статей и заметок: о новом виде стеатита, о северных сияниях, довольно обширный мемуар по геологии и др. Нам нет надобности останавливаться на этих работах, посвященных частным вопросам; во всяком случае, они доставили ему известность в кругу ученых.
В 1768 году, когда ему исполнилось 25 лет, произошло важное событие в его жизни; он был избран членом Академии наук. Без сомнения, при этом влияли не только его работы, но и личное знакомство с учеными, знавшими его энергию, дарования и преданность науке. По крайней мере, Лаланд, подавший за него голос, так объясняет свой выбор: «Я содействовал избранию Лавуазье, хотя он был моложе своего соперника, минералога Жарса, и менее известен, потому что молодой человек, обладавший такими знаниями, умом и энергией и притом значительным состоянием, избавлявшим его от необходимости искать заработок, естественно, мог быть очень полезен для науки».
Академия в то время имела иное устройство, чем ныне: на ней, как и на всем остальном, отражались особенности старого порядка. Она состояла из почетных членов, выбираемых из знатных лиц, пенсионеров, действительных членов и адъюнктов. Наибольшим значением пользовались почетные члены, люди с громкими титулами: герцоги, графы и маркизы; они имели решающий голос при выборе новых членов. Действительные члены принимали участие в составлении списка кандидатов. Адъюнктов держали в черном теле: на заседаниях они должны были помещаться на скамьях за креслами, на которых восседали действительные и почетные члены. Впрочем, если было свободное место, то им дозволялось садиться и рядом.