Все биографы едины, говоря, что у Жилло Ватто пробыл недолго. Но как недолго? Месяц, год? Надо думать, не менее нескольких лет, слишком многое успел он от Жилло воспринять, и слишком глубоко.
Итак, они работали вместе. Известность Жилло не вполне соответствовала качеству его картин и рисунков. Не прошло и четверти века после его смерти, когда д’Аржанвиль написал в биографии Ватто: «Рисунки Жилло отличаются остроумием, вкусом, но не всегда правильны, а живописец он был посредственный, и произведения его ныне забыты, как и он сам». Можно добавить, что если о нем и вспоминают, то, как и о Мариэтте, благодаря Ватто. Все же есть нечто, чему Ватто мог у Жилло учиться, — профессионализм, поскольку Ватто был — пока еще — пусть гениальным, но дилетантом. Жилло, судя по его картинам, упорно работал с натуры. На первых порах он вполне мог исправлять ошибки Ватто: посредственные художники нередко бывают неплохими учителями.
ОТСТУПЛЕНИЕ: ТЕАТРЫ И БАЛАГАНЫ
Поскольку Жилло был более всего увлечен сюжетами театральными, вкусы ученика и учителя полностью совпадали. Теперь уже не в редкие свободные дни любовался Ватто комедиантами. Он приходил в театр как художник, приходил работать, а что может быть прекраснее, чем работа, воспринимаемая как праздник. Жилло был, разумеется, везде желанным гостем, скорее, просто своим человеком, и Ватто, наконец, мог смотреть представления с лучших мест. Возможно, он и до Жилло простаивал в партере Французской комедии иные спектакли, благо билеты не были дороги, но не исключено, что лишь вместе с учителем он впервые вступил в зал Французского театра — как он официально назывался — и увидел сцену, где играли «собственные актеры короля». Три лучшие труппы — Мольера, Бургундского отеля и театра Марэ — были объединены указом короля на единой сцене в 1680 году. Король даже сделал несколько не слишком энергичных попыток защитить артистов от преследования церкви, и некоторых актеров, Скрепя сердце, венчали и хоронили, как добрых христиан. Девятью годами позднее отличное новое здание с большой сценой и двумя ярусами лож было отстроено на улице Фоссе-Сен-Жермен-де-Пре, как раз напротив тогда же открывшейся кофейни Прокопа, так что театралы, литераторы и философы, вероятно, не случайно полюбили эту кофейню, о которой язвительный перс Узбек — герой «Персидских писем» Монтескье — замечал, что «всякий, выходящий оттуда, считает, что стал куда умнее, чем был при входе». Тогда это был квартал аристократический, но вовсе не свободный от публики весьма пестрой и неспокойной. По улицам, застроенным отелями знати, разгуливали и сорбоннские школяры, и бродячие торговцы, и просто любопытные, и ожидающие спектаклей зрители. У людных, как всегда, и грязных улиц молчаливо темнели сады, скрывающие окна особняков, среди которых царил окруженный просторным парком дворец, более всего известный под именем Люксембургского, а тогда называвшийся Орлеанским. То были места, хорошо знакомые Ватто, рядом высилась романская колокольня Сен-Жермен-де-Пре, где бывали фламандские живописцы, и до их таверны «Охота» было рукой подать.
К несчастью, неизвестно, где квартировали Жилло и его ученик, что лишает нас привлекательнейшей возможности проследить их путь во Французский театр. Спектакли начинались засветло — в четверть шестого; задолго до представления, однако, заполнялись партер и самый верхний ярус — дешевые места надо было захватывать заранее. А ложи стоили по тем временам сравнительно дорого, лучшие, первого яруса — больше тридцати ливров.
«Для того чтобы попасть в театры, имеются на улице две двери — одна, ведущая только в партер, и другая, ведущая во все остальные места. Возле этих двух дверей находятся два маленьких окошечка за решетками, в которых продают билеты; в одном окошечке продают места только в партер, а в другом — во все остальные места. На каждом билете обычно напечатано, за какое место уплатили, когда его брали. Всякий отдает свой билет человеку, стоящему у входной двери театра, и получает взамен другой билет, на котором напечатано „контрамарка“ и названо место, которое надлежит занять…
Первая ложа направо, если стать лицом к сцене, называется ложей короля, а все остальные ложи, следующие за ней, до самой глубины зала, именуются ложами на стороне короля. Первая ложа налево, если стать лицом к сцене, называется ложей королевы, а все следующие за ней до глубины зала носят название лож на стороне королевы. Эти ложи действительно предназначаются для короля и королевы, когда их величествам угодно почтить спектакль своим присутствием. Но этого почти никогда не случается, потому что при дворе имеется театр, куда актеры отправляются играть всякий раз, когда они получат приказание».