Ромовый пунш, который принес мне Батист, оказался слишком крепок, и «когда я поел, мне захотелось спать, почему бы и нет?» подумал я. Сейчас как раз самое время поспать. В эти часы засыпает все: собаки, куры, петухи. Даже река замедляет свой бег.
Я проснулся, вспомнил об Антуанетте, открыл дверь в ее комнату, но увидел, что и она спит. Она лежала неподвижно, повернувшись ко мне спиной. Я выглянул из окна. Вокруг стояла полная, мертвая тишина. Я был бы рад услышать лай собаки, звук пилы, но нет. Тишина. Неподвижность. Жара. Было без пяти минут три.
Я вышел из дома и направился по той самой тропинке, что была видна из моего окна. Похоже, ночью прошел очень сильный ливень, поскольку красная глина превратилась в грязь. Я миновал небольшую плантацию кофейных деревьев, потом странные кусты гуавы. Я шел и вспоминал отцовское лицо с тонкими губами, круглые, самодовольные глаза брата. Они-то знали. И этот глупец Ричард тоже знал. И эта девица с непроницаемой улыбкой. Они все знали.
Я ускорил шаг, потом остановился, потому что изменилось освещение. Теперь свет был какой-то зеленый. Я оказался в лесу. Тут уж невозможно ошибиться – в здешних лесах есть нечто зловещее. Тропинка сильно заросла, но все же по ней еще можно было идти. Я двинулся дальше, не глядя на высокие деревья справа и слева от меня. Однажды я чуть не споткнулся об упавший ствол, по которому ползали белые муравьи. Как же все-таки узнать правду, думал я, но ничего придумать не мог. Никто не мог сказать мне правду. Ни отец, ни Ричард Мейсон и уж, конечно, ни та, на которой я женился. Я вдруг остановился. Я был убежден, что за мной кто-то следит, и потому оглянулся через плечо. Ничего, кроме деревьев и зеленого света. Тропинка все еще угадывалась среди деревьев, и я двинулся дальше, теперь уже глядя по сторонам и назад. Потому-то вскоре я наткнулся на камень и чуть было не полетел на землю. Как оказалось, я споткнулся не о случайный валун, но о булыжник, которым когда-то мостили дорогу. Значит, через этот лес вела мощеная дорога? Вскоре я вышел на большую поляну. Там я увидел руины – некогда тут стоял каменный дом. Вокруг останков дома я увидел деревья небывалой высоты. У одной из разрушившихся стен росло дикое апельсиновое дерево с темными листьями и усыпанное плодами. Красиво, подумал я. Красиво и спокойно. Так безмятежно, что здесь глупо о чем-то размышлять, строить планы. Мысли как-то выветрились из головы. Под апельсиновым деревом я заметил маленькие охапки цветов, перевязанные стеблями травы.
Не знаю, сколько времени прошло, пока я находился на этой поляне, но внезапно я почувствовал, что становится прохладнее. Изменилось освещение, удлинились тени. Пора возвращаться, пока не стемнело, подумал я. Затем я увидел маленькую девочку. На голове у нее была большая корзинка. Наши взгляды встретились, и, к моему изумлению, она взвизгнула, подняла вверх руки и пустилась бежать. Корзинка упала на землю. Я крикнул ей вслед, но она еще раз взвизгнула и припустилась быстрее. Она бежала и испускала испуганные вопли. Затем она скрылась из вида. Я подумал, что, наверное, до тропинки несколько минут хода, но я шел и шел, и ползучие побеги цепляли меня за ноги, а деревья смыкались над моей головой. Я решил вернуться на поляну и снова попытать счастья, но результат оказался тот же самый. Начало смеркаться.
Я не стал утешать себя тем, что находился, в сущности, не так уж далеко от дома. Вокруг сгущались потемки, и меня окружали эти враждебные деревья. Я не знал дороги и боялся, и потому, когда услышал за спиной шаги и оклик, даже не ответил. Шаги стали приближаться. Меня снова окликнули, на сей раз уже с близкого расстояния. Тогда я решил все-таки отозваться. Это был Батист. Поначалу я его не узнал. Он был в холщовых синих брюках, закатанных выше колен, и перепоясан широким поясом с узором. В руке у него был широкий острый нож, сверкнувший в остатках света дня. Увидев меня, он и не подумал улыбнуться.
– Мы искали вас. Давно, – сказал он.
– Я заблудился.
Он что-то проворчал в ответ, а потом двинулся вперед, быстрым ловким движением обрубая очередную ветку или лиану, мешавшую проходу.
– Здесь раньше была дорога, – сказал я. – Куда же она вела?
– Нет дороги, – сказал он.
– Но я сам ее видел. Она даже была вымощена, как это делали французы на островах, когда прокладывали дороги.
– Нет дороги, – повторил Батист.
– А кто жил в том каменном доме?
– Говорят, священник. Отец Лильевр. Он жил там давно-давно.
– Я видел девочку, – продолжал я. – Она шла мимо и очень испугалась, когда увидела меня? В этих местах есть что-нибудь особенное?
Батист пожал плечами.
– Может, тут, по их понятиям, обитают духи, зомби? – продолжал я допрос.
– Ничего не знаю, все глупости, – стоял на своем Батист.
– Но все-таки здесь раньше была дорога?
– Нет дороги, – упрямо повторил он.
Уже совсем стемнело, когда мы опять вышли на глинистую тропинку. Батист замедлил шаг, обернулся и улыбнулся мне. Мне показалось, что он снова надел маску услужливости поверх выражения свирепой укоризны, которое бросилось мне в глаза.
– Ты не любишь бывать в лесу в темноте? – спросил я.
Батист не ответил, но вместо этого показал на огонек в доме и сказал:
– Мисс Антуанетта боялась, что с вами случится беда. Я уже давно вас ищу.
Когда мы дошли до дома, я почувствовал сильную усталость.
– У вас такой вид, словно вы заболели лихорадкой, – сказал Батист.
– Она уже у меня была, – буркнул я.
– Лихорадка бывает по многу раз.
На веранде было пусто, а в доме тихо. Мы стояли на тропинке, смотрели на дом, потом Батист сказал:
– Пришлю к вам девочку, хозяин.
Хильда принесла мне миску супа и фруктов. Я попытался открыть дверь в комнату Антуанетты, но она была заперта на засов и в ней было темно. Хильда нервно хихикнула.
Я сказал, что не голоден, и попросил ее принести мне графин с ромом и стакан. Я сделал глоток, потом вернулся к книге, которую недавно взял читать: «Сверкающая корона островов».
– «Зомби – это мертвец, который кажется живым, или живой человек, который вдруг кажется мертвецом. Зомби также – дух места, обычно злой дух, но его можно умилостивить жертвоприношениями и дарами цветов и фруктов. – Я вспомнил букетики цветов у развалин дома священника. Затем стал читать дальше: – Их голос – вой ветра, их гнев – шторм на море. Так, по крайней мере мне рассказывали, но я заметил, что негры, как правило, отказываются обсуждать магию черную, в которую верят. Эта магия на Гаити называется водуизмом, на других островах – обеа, в Латинской Америке как-то еще. Если вы проявляете настойчивость, то негры начинают рассказывать вам сущие небылицы. Белые же, хотя и сами верят в эту магию, склонны во всеуслышание отрицать это, называя водуизм и все прочее чистой ерундой. Внезапные кончины обычно приписываются действию таинственного яда, который не оставляет никаких следов и известен только неграм. Ситуация еще больше осложняется…»
Я не подняла головы, хотя увидела его лицо в окне. Я ехала, стараясь ни о чем не думать, и оказалась у скал, которые называются здесь Мун-Мор, то есть Мертвые. При их виде Престон вдруг стал артачиться. Говорят, лошади всегда так себя ведут, завидев эти скалы. Стало сильно припекать, и я порядком устала, когда наконец оказалась у тропинки, которая вела к домику Кристофины, состоявшему из двух комнат. Его крыша была не из тростника, а из дранки. Кристофина сидела на ящике под манговым деревом и курила белую глиняную трубку. Услышав шаги, она крикнула:
– Это ты, Антуанетта? Почему так рано?
– Я хотела видеть тебя, – сказала я.
Она помогла мне разнуздать Престона и отвела его к ручью, который бежал совсем рядом. Престон пил так, словно умирал от жажды. Затем он помотал головой и фыркнул, отчего из ноздрей у него брызнула вода. Мы оставили его пастись на лужайке, а сами вернулись к манговому дереву. Кристофина села на один ящик, а другой пододвинула мне, но я присела на корточки рядом с ней и коснулась рукой тонкого серебряного браслета, который она всегда носила.