Женщина, молча подававшая еду, не выдержала и чуть слышно сказала:
— Мы скоро сдохнем с голоду. Детей пожалейте!
— С каких это пор женщины стали вмешиваться в мужские дела? — повернулся к ней Рэнто.
Женщина в страхе отпрянула назад и забилась в угол. Она хорошо знала силу кулаков мужа.
Како не слышал этого разговора. Вечером он уже был в Инрылине.
— Вот, привез, — сказал довольный Како и показал весы.
С помощью инрылинцев с трудом втащили их в лавку, и Како, как знающий, показал, как их надо собрать. Весы заняли почти треть лавки, но зато теперь можно было взвешивать любую тяжесть.
— Совсем забыл — Зильберг приедет скоро, если бездорожье его не остановит.
Антымавле задумался и не слышал, что рассказывал Како. Он знал, что каждый год Зильберг в это время приезжает за отчетом. Антымавле нечего было бояться, но на этот раз он чувствовал себя неспокойно. В бочке, в которую он складывал нерпичий жир, принимая его у охотников, оказались камни. Они лежали на слое жира, сверху были покрыты мхом, а потом еще слоем жира. По весу камни составляли половину принятого жира. Антымавле не мог даже представить себе, что Зильберг может обвинить его в растрате. Его волновало другое: кто мог это сделать?
Во всяком случае, это сделали после возвращения Антымавле из тундры. Но кто? Сдавал жир гуйгунский Пильгыкау, сдавал Гывагыргин, Эттытегин, Рыно. Антымавле перебрал всех по памяти, Гывагыргин и Рыно не могли этого сделать, в этом Антымавле был уверен. Может, Эттытегин? Пильгыкау?
Како торжественно внес в полог патефон и осторожно, поставил его на маленький столик.
— Тагам, пошли, игралку послушаем, — потянул он Антымавле.
Собрались все инрылинцы. Како достал первую пластинку (у него всего их было три) и завел:
— Йыккайым! — не выдержали слушатели. — Умеющие петь!
— Откуда же голос выходит?
— Наверно, там человечки сидят, — не мог объяснить по-другому Како. — Иначе как же железка станет петь? — показывал он мембрану.
Люди забыли о всех делах, отвлекся от своих мыслей и Антымавле.
— Я первый взял это поставленное, — хвастался Како. — На собаках первым пришел. Вот другую поставлю, веселую. — Како заводил пружину и ставил следующую пластинку.
Неслась бойкая, веселая музыка, заливалась гармошка:
— Говорят, про свет новый поют, про новый свет, — показывал свою осведомленность Како.
Прослушали все пластинки сначала один раз, потом второй, а в перерывах Како с восторгом рассказывал об Увэлене:
— Новый праздник тоже можно весело проводить.
Не стал задерживаться Како, утром уехал в Энмын.
— Чем встревожен ты? — спросил Гырголь, обеспокоенный странным поведением Антымавле. — Разве нехорошие вести привез Како? Колхоз нужен и у нас, как в Увэлене будет.
— Кэйве, это верно. Только мне в Гуйгун надо съездить. Завтра вернусь, — ничего не объясняя, ответил Антымавле.
В Инрылине случилось страшное.
В полночь Гырголь возвращался с охоты. Лахтак, волочившийся сзади, радовал его и прибавлял силы. Новая винтовка оказалась удачливой, она ни разу не сделала промаха.
Было светло, как днем, лишь низко по земле густо стлался туман. Стояла предрассветная тишина. Уже было недалеко от стойбища, когда Гырголь вдруг услышал плач ребенка.
Он остановился встревоженно.
Плач доносился из Инрылина.
«Что такое?» — не мог ничего сообразить Гырголь.
— Эээ-ааа! Ааа-аа! — неслось с берега.
«Будто Тымнекели?» — определил по голосу Гырголь и рванулся к берегу!
— Эээ-ааа! Ааа-аа! — раздавался в ночной тишине голос. Он был похож на крик чайки, когда та в середине ночи, вдруг не выдержав одиночества, жалобно и тоскливо кричит на всю тундру.
Гырголь дрожащими руками торопливо расстегнул лямки, бросил добычу и бегом взбежал на пригорок. Плакали в яранге Антымавле. Силы покинули Гырголя, он медленно, через силу приблизился к яранге. Дверь косо висела на одной нижней петле. Яранга казалась мертвой. Гырголь остановился в нерешительности. И вдруг снова раздалось горькое детское «Ааа!».
— Мэй! — крикнул Гырголь в открытую дверь.
— Ааа-эээ!
— Мэй! — повторил он, вглядываясь в сумрак жилья. Страх сковал Гырголя.