Поэтому становление Антымавле как торгового человека — это огромная победа революции в маленьком чукотском обществе, еще в то время ограниченном сложившимися представлениями и твердыми взглядами на жизнь, почерпнутыми из давнего многовекового опыта.
Книга писалась долго. Ведь в это время В. Леонтьев, уже кандидат исторических наук, ведет большую исследовательскую работу в Магаданском комплексном НИИ. И повесть эта — не просто прозаическое произведение, но и в то же время и научное исследование, ибо, верный своим принципам, Владилен Леонтьев выверяет каждую строку, каждый даже малозначительный, на первый взгляд, факт.
Книга придет в Уэлен. Ее откроет наш первый учитель Татро, его товарищи, наши сверстники по уэленской школе, наши дети, и многие узнают в описанных в романе людях себя, своих близких, хороших знакомых.
И волшебство печатного слова, которое мы почувствовали, когда Татро впервые прочитал нам слова, начертанные в букваре, откроет читателям знакомый мир, полный удивительных откровений, мыслей, мир, обращенный к самым лучшим чертам человеческой натуры, точно так же, какими были устные повествования другого нашего учителя — старого Рычыпа.
Юрий Рытхэу
Бухта Провидения, 1973 г.
Повести
Антымавле — торговый человек
Етылин к нам вернулся
На пологом склоне горы, у берега приютилось пять яранг — стойбище Валькатлян. Яранги наполовину врыты в землю, обложены дерном. В темноте они напоминают каменные глыбы, кажутся мертвыми, и только в одной сквозь щелки входа пробивается слабый свет.
В чоттагине — холодной части яранги — тускло светит жировая плошка. За ярангой метет поземка, ветер забирается под наружную шкуру — репальгин и похлопывает ею об остов жилища. У тлеющего костра, поджав под себя ноги, сидят двое: старуха и молодой мужчина с небольшим бубном на коленях. Они прислушиваются к каждому звуку, доносящемуся из полога. Но стонов не слышно, да их и не должно быть: иначе услышат злые духи — келет.
В пологе сумрак, чад. Слабый язычок пламени жирника едва освещает его. У стены, на новых оленьих шкурах, кто-то шевелится, скрипит зубами.
— Аа-аа-аа! — раздается в пологе.
— Бум-бум-бум! — гремит в чоттагине бубен, заглушая крик.
Мужчина наклоняется к старухе.
— Аттау! Пора!
Старуха шевелит губами, чуть слышно произносит заклинание, вскакивает и скрывается в пологе.
— Ии-и-кы-ка! — не может удержаться от стона женщина.
— Бум-бум-бум! — гремит в чоттагине.
— Оо, тише, молчи, злые келет услышат.
— Ии, где мой мешок?
— Вот он.
Роженица протягивает ослабевшую руку, находит в мешке каменный скребок, заранее ею приготовленный, перепиливает пуповину и откидывается назад. На лбу и кончике носа поблескивают капельки пота, женщина тяжело дышит.
Рано утром, когда Гывагыргин собирался на охоту, Кейнеу, хлопотавшая у жирника, вдруг схватилась за живот, вскрикнула и повалилась на шкуры:
— Начинается!
Голая старуха, сидевшая в углу, поспешно натянула керкер — меховой комбинезон, сунула ноги в торбаса и выбралась наружу.
— Гость чужой к нам просится, — оповещала она соседей, обегая одну ярангу за другой.
Гывагыргин не пошел на охоту, хотя погода была благоприятная. В такой день никто из родственников не должен заниматься делом. А так как в стойбище было всего несколько яранг и в них жили родные, двоюродные братья и сестры, то все стойбище отдыхало, дожидаясь появления на свет нового человека.
Чтобы не навлечь злых духов на маленькую, слабую душу, все называли надвигающееся событие неопределенно:
— Скоро начнется…
Кейнеу готовила детское приданое тайно от людей и называла его «покрышка живота». В ее личном вещевом мешке появились мягкие пыжиковые шкурки, небольшой кусочек сплетенной оленьей жилки, меховой комбинезон с закрывающимся клапаном и отростками для рук и ног, каменный скребок. А старуха мать, с нетерпением ждавшая внука или внучку (конечно, ей больше хотелось иметь внука), усердно шила кукулек из старых оленьих шкур для прогулок малыша на улице. Она тоже не называла свою работу настоящим именем: никто не должен знать, что на свет вот-вот появится новый человек…