Морж на лежбище — что олень в стаде. Луораветланы — местные люди — осенью, когда звери лежат так плотно, что негде упасть камню, закалывали столько моржей, сколько нужно для всего стойбища. И всегда после охоты убирали нечистоты с лежбища: кости выбрасывали в море, смывали кровь. И моржи никогда не покидали лежбищ. Людям было удобно жить около них.
Когда появились шхуны, не таясь, рассказывали про лежбища. Разве жалко моржей, когда их много? Пусть бьют, если им не хватает мяса на своей земле…
Но белые охотились совсем не так, как подобает настоящим людям. На деревянных байдарах они подходили к лежбищу, расстреливали неповоротливых моржей, отрезали им головы. На берегу оставались обезглавленные туши, много подранков гибло в море. На лежбище пировали чайки, ветер разносил тяжелый трупный запах, моржи уже никогда не возвращались туда.
Покидали стойбища и люди, лишившись постоянного источника жизни…
Беда — не песец, в тундре ее не увидишь. Она всегда приходит нежданно-негаданно.
Охотники молча стояли на торосе и смотрели в море. Выстрелы раздавались все ближе. Наконец, люди увидели между льдин узенькую, едва заметную черточку вельбота.
Стадо моржей, лежавшее на соседней льдине, вдруг всполошилось и бросилось в воду.
Охотники поспешно погрузились в байдару и направились к берегу.
Не успели они вытащить байдару и убрать снасти, как из-за скалы Равыквын показалась шхуна. Она неслась на всех парусах, разрезая тупым носом воду, и напоминала старика с седыми отвислыми усами. Ветер усилился. Сзади шхуну поджимал старый многолетний лед. Она бежала от него, словно кит от косатки. Шхуна пронеслась мимо стойбища, завернула за низкую косу, где можно было укрыться от ветра и льда.
Из стойбища хорошо были видны высокие мачты с убранными парусами. Люди хотели было отправиться к шхуне в надежде выменять что-либо ценное, но гости пришли сами.
Сначала преподнесли подарки Гиулькуту, как самому уважаемому человеку в стойбище, и Имлытегину, как самому сильному. А потом все пошло так, будто люди лишились разума.
Целый день и всю ночь веселилось стойбище, а когда люди стали приходить в себя, ни гостей, ни шхуны не оказалось. Остались только слабость в теле, головная боль да ничтожные, ничего не стоящие подарки. Весь клык, лежавший кучами в чоттагинах, подобран, из кладовых исчезли связки китового уса. Танныт — пришельцы не побоялись даже срезать прочные моржовые и лахтачьи ремни с костяных стоек.
Нежилой казалась яранга Гывагыргина. Не хлопотала по хозяйству Кейнеу, не горел очаг в чоттагине. Сырая моржовая шкура, обтягивающая торчком вкопанную в землю моржовую лопатку, так и осталась, нерасщепленной. Около нее сгрудились собаки и лежа грызли края.
Но в пологе было живое существо маленький Етылин. Он напоминал о себе, закатываясь в плаче. Кейнеу в одной набедренной повязке, с растрепанными косами, сидела, вытянув ноги, и качала на руках сына. Гывагыргин лежал рядом, ворочался с боку на бок и стонал. Старухи уже второй день не было дома, она собирала съедобные корешки в тундре.
Гывагыргин силился вспомнить случившееся. Он с двумя белыми — один высокий и здоровый, второй маленький, щупленький, как худая гагара, — вошел в чоттагин. Те еще на берегу показали, подставив пальцы к носу, что хотят приобрести клыки и китовый ус. Сначала мена пошла хорошо. Танныт смеялись, добродушно похлопывали его по плечу, выкладывали патроны, чай и другие ценные вещи. Гывагыргин был доволен и решил, что танныт не такие уж страшные, как рассказывали. Из полога выглянула Кейнеу и напомнила об иголках. В это время танныт достали толстое, как надувшийся спящий морж на воде, вместилище из железа, отпили по глотку и предложили Гывагыргину.
После первого глотка Гывагыргин долго отплевывался, но белые друзья просили еще выпить, и он набрался храбрости, зажмурился и приложил горлышко ко рту. Нельзя же отказывать в желании другу. В голове зашумело, стало весело, язык болтался, как плеть на собачьем кнутике. Незаметно все оказались в пологе. Длинный гость никак не мог разместиться и улегся поперек, из угла в угол. Гывагыргин смеялся. Кейнеу забилась в угол, но белые дали и ей выпить, и она тоже засмеялась. Етылин заплакал. Гывагыргин сказал:
— Пусть тоже станет веселым, — и влил несколько капель в рот ребенка.
Етылин захлебнулся, заплакал еще сильнее, но Кейнеу его быстро успокоила. Гывагыргин допил остатки и погрузился в темноту.
Стонал и охал в своей яранге Гиулькут.