А чтобы не портить себе приятное, Рэнто, как только увидит, что закапало, перестает есть и пить чай. На голодный желудок веселящая вода лучше действует. Выпьешь немного, а в голове уже шумит, в глотке приятно жжет. Разные мысли в голову приходят. Веселиться хочется. Запряжет собак и едет от яранги к яранге по стойбищу, будто они далеко стоят. Зайдет в чоттагин, собак ногой раскидает. Хвастает своей силой.
Хозяин молчит, слушает пустую болтовню Рэнто, но не может его выгнать, не хочет ссоры и гнева.
Однажды вспомнил Рэнто старую обиду, схватил копье и направился к яранге Антымавле.
— Мэй, тымнелявыль! Ты совсем бороться перестал, давай на копьях попробуем, — закричал в чоттагине, наступая на лапы собакам.
— Я не медведь, чтобы со мной, копьем драться, — ответил Антымавле.
— Все бродяги трусливы, — удовлетворился. Рэнто и без спросу забрался в подог.
— Им-мм-ли-нэ, Им-мм-линэ, — заплетающимся языком назвал Рэнто, — мы же родня? Верно? Почему он жадничает? Будто его кто проверяет, сколько он дает сахару. Почему он мало дает?..
— Коо, — неопределенно ответила женщина. — Наверно, так надо.
— А зачем он старика обидел?
— Коо, не знаю.
В левом углу полога спал Тымнеквын. Рэнто, не мог говорить тихо, да и какое ему было дело до всех. Старик проснулся. Рэнто побаивался его: умен был старик, с Ринтылином мог спорить. Тымнеквын откинул шкуру.
— Не сумасшедший ли ты?.. Зачем насильничаешь, как древние эрмечины? Почему тебе только веселящая вода нужна? — сквозь кашель ронял Тымнеквын. — Разве нам хуже стало от того, что Антымавле кооператом стал? Разве кого он обманывает? Слабый ты человек, слабый!..
— Как так?
— Веселящая вода тебя поборола. Плохие она мысли тебе дает. Зачем над людьми издеваешься? Зачем? — закричал тонким голоском Тымнеквын и встал голый во весь рост, словно собрался бороться с Рэнто. — Ну, на, обижай слабого, коли копьем! Коли!..
Рэнто посмотрел на старика с тупым удивлением. «Сбесился старик», — решил он и тихо скрылся, опустив входную шкуру.
Инрылинцы никак не могли понять, откуда достает Рэнто веселящую воду. Антымавле ее в своей лавке не имел, а Рэнто почти каждый день веселый… Наконец от кого-то пошел слух, что Рэнто сам умеет делать веселящую воду из сахара и муки.
— Зачем веселящую воду варишь? — сказал однажды Гырголь, как член нацсовета. — Новый закон запрещает это.
— Не знаю я новых законов! Нет их! — процедил сквозь зубы Рэнто, хватаясь за нож.
Торкин по-прежнему занимался странными вещами. Инрылинцы посмеивались над ним. «Совсем ребенок, решили они. — Разве так учат детей?» А Торкин уже немного начал говорить по-чукотски. Правда, у него это получалось смешно, но детишки ему помогали. Часто видели люди учителя где-нибудь в стороне от яранг, на чистом месте в кругу детей. Он что-то рисовал выбивалкой на снегу. Дети смеялись и тоже рисовали на снегу.
— Медведь, — говорил Торкин и выводил на снегу контур белого медведя. — Мед-ведь.
И дети повторяли за ним:
— Мет-вет.
— Мед-ведь, медведь — умка. Белый медведь.
И снова ученики вторили Торкину:
— Пел-лий мет-мвет.
А потом Торкин рисовал на снегу оленя и говорил:
— Олень.
Дети повторяли:
— Ольень.
— Олень, олень — кораны, — пытался поправить Торкин.
И опять говорили:
— Оль-ень.
«По-русилински учит говорить, — догадывались инрылинцы. — Пусть учит».
Самым способным оказался сын Гырголя Ыттувги. Он легко и быстро запоминал русские слова и очень старательно выговаривал их. А вот у толстого, краснощекого малыша Тыневги никак не получалось. Доходило даже до того, что на морозе от частого повторения слова «ольень» у него на носу выступали капельки пота.
Когда дети уставали, учитель садился на снег и рассказывал детям что-то интересное, с трудом выговаривая чукотские слова. Ребятишки удивлялись, смеялись, охали. Взрослых тоже заражал смех детей, они подходили послушать и тоже смеялись вместе с детьми.
Любопытно стало и Ринтылину, подошел послушать.
— Наша земля — нутенут, круглая, как этот мяч, — показывал Торкин на расшитый ровными квадратами чукотский мяч, набитый шерстью, которым только что играли дети.
— Ка-ко! — удивлялись они. — Разве?
— А кто видел? — вдруг вмешался Ринтылин.
— Никто не видел, умом люди додумались.