— Вранье. Если бы земля была круглая, то из моря вся вода вылилась бы, — авторитетно заявил Ринтылин.
— Иг-гыгы! — рассмеялись дети.
— Не надо смеяться, потом все поймете, — пытался успокоить детей Торкин.
Хотя и поколебался авторитет учителя, но дети все равно продолжали приходить к нему: с ним было весело.
— Надо детей учить писать и читать, — сказал как-то Торкин Гырголю. — Место надо. На улице нельзя писать. Пурга, ветер. Сидеть холодно. Руки мерзнут. В тепле учить детей надо.
Тот покачал головой: дом строить долго, не умеем…
— Пока и в яранге можно…
— Ну что ж, пусть в моей яранге учатся, — согласился Гырголь. — Так ведь и писать не на чем…
— Пошли к Антымавле, — предложил Торкин.
Долго обсуждали серьезный вопрос. Тетрадей не было, бумаги тоже.
— А что если писать на белой нерпичьей шкуре-мандарке, как я отчеты пишу? — нашел выход Антымавле.
Все согласились. Но совсем по-другому это предложение встретили женщины.
— Если мы отдадим мандарку на писание, то, из чего будем шить торбаса? — спрашивали они Гырголя.
И опять верно. Мандарки мало. Делать ее трудно, а без торбасов на охоту не пойдешь. Ладно уж, на мужские торбаса мандарка только на завязки идет, а вот женщины совсем разутыми останутся: на пару женских торбасов целая шкура нужна.
В конце концов вобрали более подходящие клочки оберточной бумаги в лавке Антымавле и стали учиться писать на ней. После Антымавле привез из Увэлена, куда ездил с отчетом, пятьдесят штук тетрадей и пачку новых, настоящих чертилок-карандашей.
Гырголь, когда был свободен, любил наблюдать, как учит детей Торкин. Если ему удавалось запомнить букву, он подсказывал глуповатому Тыневги.
— Не надо, — просил его Торкин, — сам научится.
Гырголя радовал сын Ыттувги. Он уже запомнил почти все значки очень хорошо, совсем как русилин выговаривал слова и даже произносил их из книги без подсказки учителя. Прислушивалась к занятиям и жена Гырголя, прикрикивала, если кто баловался, а когда в пологе никого не оставалось, она тоже пыталась повторять незнакомые русские слова.
Все шло хорошо. Дети ходили в ярангу Гырголя, занимались днем, а вечерами, когда было свободное время и люди успевали вернуться с охоты еще засветло, собирались взрослые. Учился и Антымавле, но он часто бывал в разъездах: то возил товары по стойбищам, то выезжал в Энмын за очередной партией товаров, иногда надолго уезжал в Увэлен с отчетом. Из-за этого с грамотой у него дело шло плохо. Да и сам он считал чтение и письмо совсем не таким важным делом как счет. Приставал к Торкину, чтобы тот ему объяснил, что значит проценты. Ведь в районе часто спрашивали сводки, а Антымавле ответить не мог, не знал, на сколько процентов у них выполнили план добычи пушнины…
Школа работала, но маленькому Кымыкаю, сыну Рэнто, делалось все скучнее: даже побороться не с кем.
Все его сверстники были на уроках или же играли на улице.
Он издали наблюдал за ними, подкарауливал их за ярангой, и когда дети весело смеялись над очередной шуткой Торкина, он в стороне от других смеялся вместе со всеми. Иногда он подкрадывался к яранге Гырголя, прикладывал ухо к стенке и слушал. А однажды не вытерпел и, когда Рэнто не было в Икрылине тайком убежал в ярангу Гырголя. Торкин дал ему карандаш и попросил что-нибудь нарисовать. Рисовал Кымыкай долго, старательно. Ему было приятно оттого, что чертилка оставляет след на бумаге, как горностай на снегу. Правда, рисунки у него получились аляповатыми, но это нисколько не смущало его. Он чертил и чертил лист за листом.
— Ээ, так плохо, — заметил Торкин. — Ты умку нарисуй.
Кымыкай снова взялся за карандаш.
Дети писали, читали по слогам. В углу занималась шитьем женщина, иногда она отрывалась от дела, поправляла пламя в жирниках и снова садилась на место.
И вдруг входная шкура быстро поднялась, холодный воздух ворвался в полог — показалась громадная фигура Рэнто. Лицо черное, обветренное, губы потрескались, в глазах злоба. Дети сжались, притихли. Торкин с улыбкой посмотрел на Рэнто и хотел было рассказать об успехах Кымыкая, как тот перебил его, обратившись к сыну:
— Кынто! Пошел вон!
Кымыкай съежился, молча проскользнул сбоку и выскочил на улицу.
— Кто тебя просил учить моего сына? — И, не дав ответить Торкину, Рэнто схватил его за грудь и выволок на улицу.
Дети с визгом разбежались в разные стороны, даже не успев одеться. Жена Гырголя в страхе забилась в угол полога, она слышала скрип снега под ногами, гулкие удары и злобные выкрики Рэнто.