Пошли нарты с севера обратно, запряг своих собак Имлытегин и тоже уехал. А с ним Антымавле свой отчет за первый квартал отправил и поставил на нем число: «30/III – 1932».
Пришел месяц рождения — конец апреля.
Держатся стада важенок в ущельях, распадках гор, куда не может забраться холодный, пронизывающий ветер. Появляются на свет в тундре телята, скачут по едва оголенным проталинкам, бодаются друг с другом, будто рога у них настоящие, а на том месте, где рога должны быть, лишь мягкие бугорки торчат.
Появляются на свет в море, на льду, маленькие лахтачки и нерпушки.
Греется самка лахтака на солнце, поворачивается с боку на бок, вскидывает изредка голову — принюхивается. Опасности нет, но самке неспокойно, словно изнутри что-то ее тревожит. Подползает к краю лунки, всей тяжестью тела ко льду жмется и медленно, головой вниз, погружается в воду. Всколыхнется вода в лунке, мелькнут задние ласты, а на льду — маленький лахтачонок остается. Мокрый, словно сам только что из воды выбрался, серовато-темного цвета, перебирает слабенькими ластами и вот-вот в воду свалится. А мать уж тут как тут, показалась в лунке и широкой тупой мордой отталкивает его, не дает упасть в воду. А потом и сама выберется на лед. Обогреется на солнышке лахтачок, шкурка пушистой, темно-коричневой станет.
А в глубине моря поет лахтак-самец весеннюю песню, песню рождения жизни. Всплывет где-нибудь в разводье, наберет полные легкие воздуху. Потом погружается отвесно в глубину моря, спускает воздух и передним ластом по губам водит. И несется из глубины северных вод лахтачья песня:
— Юр-юр-юр-юр!..
И чем дальше погружается лахтак, тем песня тише и тише слышится, но не исчезает совсем. Пошел лахтак кверху, и песня все громче и громче звучит.
Смотрит своими широкими глазенками на свет лахтачок, удивляется: до чего ж хорошо и приятно начинать жизнь на свете!
Вынесет в теплый солнечный день Антымавле свою дочь в меховом кукуле на улицу и говорит ей, будто она все понимает:
— Кыгите, смотри, смотри, это солнышко сиротка Укуми создал, чтобы не ходили люди в темноте, чтоб тепло и радостно всем было, — вспоминает он слова из сказки.
Улыбается ребенок беззубым ртом, щурится на солнышко из глубины меховой оторочки и тоже радуется теплу и жизни.
— Кыгите, смотри, смотри! — повторяет Антымавле и напевает дочке веселую песенку без слов, покачивая бедрами и притоптывая ногами в такт песенке.
Рождается жизнь и в тундре. Пробивается на обтаявших сторонах кочек едва заметная травка, встают из-под снега веточки ползучих кустарников, каждой почкой к теплу тянутся. Щебечут по утрам пуночки, квохчут куропатки, парят над разводьями первые белоснежные чайки…
Но в месяц весенних вод срывается северяк и со страшной силой гонит по тундре снег, завывает в ущельях, распадках гор, свистит в торосах…
Прикрывает своим телом олененка важенка, прячет в торосах лахтачонка самка, лежит в кочках куропатка, сидят в камнях пуночки, успокаивает дочку Имлинэ. И только лахтак поет наперекор ветру:
— Юр-юр-юр-юр!..
Северяк треплет покрышки трех яранг стойбища Нутетегин, что совсем рядом с Катрыткинской культбазой стоит. Бьются камни-отвесы о яранги, дрожат стены культбазовских домов, погромыхивают железные крыши, завывает ветер в трубах.
— Акы-ка! Ванэ вай! — шепчут дети от страха и сбиваются в кучу в одной комнате. — Это келет, келет дерутся! Ванэ вай!
— Нет никаких келет, — успокаивает детей учитель. — Нет их, это ветер воет…
Хлопает покров яранги об остов, вздрагивают стойки от порывов ветра. Глухо стучит бубен, сливается с шумом ветра и ненастья.
В пологе потушены жирники, люди набились в него битком, а кому не хватило места, просунули головы под входную шкуру, а тело снаружи осталось.
Гремит бубен, звенит обруч, дребезжат отголоски. Льется хрипловатая песня. И видят люди в темноте яркие и блестящие глаза широкоплечего шамана Тамне. И уж это одно наводит страх на людей: не у каждого человека могут блестеть глаза в темноте.
— Ааа-ия-ана-ия-ааа! — хрипит голос.
Ударяется о края обруча тонкая гибкая палочка, касается своим изгибом оболочки, звенит бубен.
— Ааа-а-га-га! У всех народов есть свои законы! Ок! — притоптывает ногой Тамне.
— Это верно, это верно! — шепчет инрылинский Ринтылин, не побоявшийся поехать в такую даль на большое шаманское собрание.
— Это так, это так! — поддакивает Пылёк.
— Это верно, это верно! — громко вторит инчувинский Имрынеут, носящий женское имя.