— Летом во Владивостоке Большое собрание было. Ваши делегаты приезжали. Туккай из Увэлена и другие. На собрании говорили, как лучше сделать, чтобы на Чукотке все было…
Теркынто тут же переводил слова Глебова. Временами люди издавали восхищенное «Ка!» и «Какомэй!» и продолжали внимательно слушать.
— Меняется жизнь в селах, — продолжал Глебов, — организуются артели, колхозы. В Увэлене, в Нуукане, Чаплина уже есть, этим летом организовали и в Энмыне. В Уреликах работает моторно-зверобойная станция. Она будет давать колхозам катера, вельботы, моторы, ружья…
— Йыккайым! Здорово!
— Там-то здорово, а у вас плохо. Пока я ехал от Энмына до Гуйгуна, насчитал тринадцать стойбищ. Все они маленькие, по две-три яранги. Трудно жить такими маленькими стойбищами…
— Это верно, — согласились люди.
— Вот смотрите, — и Глебов показал пальцы левой руки, — смогу я одним пальцем поднять ведро с водой?
— Кырым! — дружно запротестовали люди.
— А если я возьму все пять пальцев, всю руку и попробую поднять ведро. Подыму?
— Ии! — согласились все. Логика Глебова убедила людей.
— Один человек — все равно что один палец, много людей — рука, а еще больше людей — как две руки. И чем больше хозяйств мы соберем вместе, тем легче будет нам строить новую жизнь. — Глебов стал подробно, подбирая самые простые слова, рассказывать о преимуществах колхозной жизни, знакомить с уставом сельхозартели.
— Мы понимаем, что Советская власть много думает о нас, и мы видим это, — не вставая с места, заговорил глуховатым голосом Гывагыргин. — Я, как председатель нацсовета, все время говорю: «Давайте жить вместе!» — но люди не хотят, говорят, так труднее будет. У нас нет моржового лежбища, китов бить мы не умеем, и каждый думает, что одному легче прожить. Поэтому не хотят люди идти в колхоз. Как быть?
— Вот две зимы тому назад один такой же, как ты, только у него две руки было, — встал с места молодой охотник Тымко, — много говорил. Сказал мне: «В кооперат надо, в артель». Я ответил: «Подумаю». Он не дал подумать, в полог забрался, говорит: «Сколько у тебя манет — денег?» Я не могу неправду сказать, показываю, сколько у меня есть. Он выбрал самые длинные бумажки и говорит: «Вот это пай, а это тебе — ты теперь кооперат, артель». Я не хотел в артель, он все равно заставил. А люди, которое из РИКа, говорили нам, что в артель вступают те, кто захочет. И теперь я не знаю, кто я: кооперат или артель…
Глебов задумался. Он где-то встречал фамилию Тымко, она хорошо запомнилась.
— У меня три короткошерстных шкуры было, — раздался визгливый голос Сапыра. — Штаны худые, смотри, хотел шить. Он забрал, говорит: «Артелью зато будешь». А зачем мне артель, если штанов нет. Где я теперь достану шкуры? Где?!. — Действительно, штаны у Сапыра доживали последние дни, шерсть на коленях и в местах изгиба протерлась, сквозь дыры поблескивала и лоснилась голая кожа. Я кемэны — деревянный поднос сделал чаучу, хороший кемэны. Он в подарок мне дал эти шкуры — вертелся перед Глебовым Сапыр, брызгая слюной.
«У него даже нижних меховых штанов нет», — подумал Глебов и вдруг вспомнил.
Глебов еще в Увэлене решил по всем пунктам разобраться с паевыми взносами, с работой вновь созданных промысловых артелей. Да и Бондаренко напомнил об этом перед отъездом. В бухгалтерии райинтегралсоюза числилось двадцать тысяч рублей паевых взносов, неизвестно кому принадлежащих. Весь архив куда-то исчез. Когда он перешел в квартиру работника, уехавшего в этом году на Большую землю, то обнаружил, что вся комната оклеена накладными, ведомостями и квитанциями паевых взносов. Рядом с кроватью как раз и была наклеена квитанция с фамилией Тымко. На лбу у Глебова собрались складки, заскрипели зубы.
А люди, заметив, что их слова действуют на Глебова, еще больше разоткровенничались и наносили удар за ударом, вспоминая все обиды и несправедливости.
— Наверно, правильно говорили на большом собрании знающих, что русилит забирают себе паевые взносы? — осмелел Тымко. — Хорошо, Антымавле всех знает, все помнит, а то совсем, бы плохо нам было…
— Говорят, целые дороги железные есть, а у нас даже полозья у нарты подбить нечем, — вспомнили снова о нехватках.
— У русилит язык не там, где надо, — со злостью сказал грузный Пильгыкау, — болтают много, — а дела нет. Вот такой же, как ты, хорошо говорил, правильно говорил. Винчестеры обещал. Лето прошло, зима прошла, опять лето прошло, снова зима, а винчестеров нет…
— У русских-то язык на месте, а вот где он у тебя, я не знаю, — не сдержался Глебов. — Видимо, голова твоя думает одно, а язык говорит другое.