Антымавле - торговый человек

Владилен Леонтьев Антымавле — торговый человек

Владилен Леонтьев и его книги

Мы провели детство вместе, в Уэлене, учились в одной школе, у одних и тех же учителей. Первым нашим преподавателем, научившим нас читать и писать, был Татро, пожалуй один из первых чукотских учителей. Он вел обучение на чукотском языке по букварю, где часто встречалось его имя и имена его сверстников: эту книгу составляли русские учителя, проработавшие несколько лет в Уэлене, те самые, у которых началам грамоты сам учился наш первый учитель Татро.

Владик — так мы звали будущего ученого и писателя — рос вместе с нами и в ту пору, наверное, русский свой родной язык знал хуже чукотского.

Отец его, Вячеслав Михайлович, организовывал первые кооперативы и товарищества на Чукотке, а затем много лет был директором знаменитой Уэленской косторезной мастерской.

У Владика, как и у его сверстников, была своя упряжка, своя мелкокалиберная винтовка, чтобы стрелять нерп, и лучшие эплыкытэт — бола для ловли летящих птиц. Эплыкытэт делал ему искуснейший мастер Рычып. Из кожаной пращи Владик мог попасть в летящего баклана, словом, он был как настоящий чукча, и мы его не отличали от себя.

В длинные зимние вечера мы собирались у старого Рычыпа, и он рассказывал нам бесконечные предания о храбрости и самоотверженности древних воинов, волшебные сказки, где птицы и звери очеловечивались и наделялись чертами близких и хорошо знакомых нам людей. И ситуации часто напоминали нам недавно увиденное или услышанное. Только сейчас я понимаю, что Рычып был своеобразным художником-импровизатором, большим мастером типизации. Может быть, что-то перешло и от него к Владилену Леонтьеву.

В ясные зимние дни мы ездили к замерзшему водопаду под черные скалы: там был хороший лед и вода из него получалась вкуснейшая. Обратно ехали медленно, любуясь отблесками морских льдин при низком зимнем солнце.

В конце тридцатых годов на Чукотке происходила решительная ломка жизни, новое широким потоком хлынуло на нашу землю. Мучительно трудно, иной раз трагически, проходило восприятие нового. Впервые чукчи избирались на высокие государственные должности, становились за прилавок новых советских магазинов, вставали возле школьных досок учителями. Словом, чукотский народ, как и другие народы этого далекого края — эскимосы и эвены начал чувствовать себя подлинным хозяином жизни.

Когда мы уезжали учиться в большие города, Чукотка уже вся была устремлена в будущее.

За долгие годы учебы мы не порывали связей с родиной, а оттуда шли отрадные вести: люди покидали яранги и переселялись в благоустроенные дома. Строились на Чукотке промышленные предприятия, прииски, порты, автомобильные дороги, аэродромы.

После окончания педагогического института Владилен Леонтьев был назначен директором школы, где он начал учиться — в Уэлене.

Еще будучи студентом института Владилен Леонтьев перевел на чукотский язык несколько книг русских и советских писателей, принимал участие в составлении учебников. Превосходное знание языка позволило ему перевести на ставший ему родным чукотский язык стихи Маяковского.

В Уэлене у Владилена Леонтьева оформилось окончательно решение попробовать себя в литературном творчестве. Сначала это были очерки, приближающиеся по своему жанру к краеведческим зарисовкам картин природы, повадок зверей, описанию охоты на кита, на моржа, зимнего промысла нерпу… Все эти произведения отличала точность деталей, скрупулезность в достоверном описании обстановки, научная добросовестность.

Но впечатления детства, наиболее сильные у человека, многолетние наблюдения над удивительными процессами, которые проходили на его глазах, принудили Владилена Леонтьева обратиться к более емкому, всеобъемлющему жанру, как роман, как художественное повествование. Люди, которых встретил на своем жизненном пути Владилен Леонтьев, оставили у него незабываемое впечатление.

Этим добрым общением, обретенным богатством ему хотелось поделиться с другими людьми, с широким читателем.

И Владилен Леонтьев берется за роман «Антымавле — торговый человек». Сама фигура главного героя романа — реальная. Действительно, был такой человек — Антымавле, научившийся удивительному делу — торговле.

Здесь надо пояснить, что вообще торговый человек в сознании чукчей и эскимосов отождествлялся с человеком из другого мира. Американские торговцы и русские купцы сами всячески подчеркивали то, что только они способны постигнуть великое и таинственное дело обращения одного товара в другой, только им дано понимать тонкости эквивалентности бумажных денег пушнине, шкурам белых медведей, вышитым тапочкам, оленьим пыжикам, с одной стороны, и плиткам чая, связкам табака, винчестерам, стальным лезвиям, деревянным вельботам, с другой.

Поэтому становление Антымавле как торгового человека — это огромная победа революции в маленьком чукотском обществе, еще в то время ограниченном сложившимися представлениями и твердыми взглядами на жизнь, почерпнутыми из давнего многовекового опыта.

Книга писалась долго. Ведь в это время В. Леонтьев, уже кандидат исторических наук, ведет большую исследовательскую работу в Магаданском комплексном НИИ. И повесть эта — не просто прозаическое произведение, но и в то же время и научное исследование, ибо, верный своим принципам, Владилен Леонтьев выверяет каждую строку, каждый даже малозначительный, на первый взгляд, факт.

Книга придет в Уэлен. Ее откроет наш первый учитель Татро, его товарищи, наши сверстники по уэленской школе, наши дети, и многие узнают в описанных в романе людях себя, своих близких, хороших знакомых.

И волшебство печатного слова, которое мы почувствовали, когда Татро впервые прочитал нам слова, начертанные в букваре, откроет читателям знакомый мир, полный удивительных откровений, мыслей, мир, обращенный к самым лучшим чертам человеческой натуры, точно так же, какими были устные повествования другого нашего учителя — старого Рычыпа.

Юрий Рытхэу

Бухта Провидения, 1973 г.

Повести

Антымавле — торговый человек

Етылин к нам вернулся

На пологом склоне горы, у берега приютилось пять яранг — стойбище Валькатлян. Яранги наполовину врыты в землю, обложены дерном. В темноте они напоминают каменные глыбы, кажутся мертвыми, и только в одной сквозь щелки входа пробивается слабый свет.

В чоттагине — холодной части яранги — тускло светит жировая плошка. За ярангой метет поземка, ветер забирается под наружную шкуру — репальгин и похлопывает ею об остов жилища. У тлеющего костра, поджав под себя ноги, сидят двое: старуха и молодой мужчина с небольшим бубном на коленях. Они прислушиваются к каждому звуку, доносящемуся из полога. Но стонов не слышно, да их и не должно быть: иначе услышат злые духи — келет.

В пологе сумрак, чад. Слабый язычок пламени жирника едва освещает его. У стены, на новых оленьих шкурах, кто-то шевелится, скрипит зубами.

— Аа-аа-аа! — раздается в пологе.

— Бум-бум-бум! — гремит в чоттагине бубен, заглушая крик.

Мужчина наклоняется к старухе.

— Аттау! Пора!

Старуха шевелит губами, чуть слышно произносит заклинание, вскакивает и скрывается в пологе.

— Ии-и-кы-ка! — не может удержаться от стона женщина.

— Бум-бум-бум! — гремит в чоттагине.

— Оо, тише, молчи, злые келет услышат.

— Ии, где мой мешок?

— Вот он.

Роженица протягивает ослабевшую руку, находит в мешке каменный скребок, заранее ею приготовленный, перепиливает пуповину и откидывается назад. На лбу и кончике носа поблескивают капельки пота, женщина тяжело дышит.

Рано утром, когда Гывагыргин собирался на охоту, Кейнеу, хлопотавшая у жирника, вдруг схватилась за живот, вскрикнула и повалилась на шкуры:

— Начинается!

Голая старуха, сидевшая в углу, поспешно натянула керкер — меховой комбинезон, сунула ноги в торбаса и выбралась наружу.