Антымавле не договорил. Раздался выстрел, и пуля просвистела в воздухе. Донесся испуганный визг людей с улицы.
— Опять? — прошептал Антымавле и решительно встал.
— Ну-ка, сейчас увидишь. — И Рэнто прицелился в человека, показавшегося из-за дальней яранги. — Вот так, — злорадствовал Рэнто, глядя как человек, спотыкаясь, торопится укрыться в яранге. — Всех заставлю бояться.
Никого не стало видно в стойбище. Собаки и те куда-то исчезли, почуяв недоброе. И вдруг из ближайшей яранги вышли два человека, у одного из них был в руках винчестер.
— Смотри, Антымавле?! — удивился Рэнто. Тот самый Антымавле, с которым он так жаждал встречи. — И Эвыч, Эвыч с ним!
Эвыч был высок и долговяз. Кухлянка без пояса, надетая наспех, подчеркивала худобу его фигуры, он казался намного выше коренастого Антымавле. Из яранги выскочила женщина, схватила Эвыча за полу и пыталась втащить его обратно в ярангу, но тот грубо оттолкнул ее прикладом винчестера и еще ближе встал рядом с Антымавле.
— Опять насильничаешь! — закричал Антымавле Рэнто. — Уйми свой гнев!
— Мой гнев не подвластен тебе!
— Ты всех людей ненавидишь! Хватит! — вновь крикнул Антымавле и решительно шагнул к Рэнто.
Он заметил, что из нескольких яранг бежали к ним люди. Рядом шел Эвыч.
— Цекыцинитык! Что вы делаете! Зачем связываетесь! — испуганно цокала женщина, хватая за полы кухлянок то одного, то другого.
— А како! — не выдержал Эвыч.
— Пуля сейчас продырявит вас, как иголка шкуру, — хрипел Рэнто.
— Пусть попробует!— шептал Антымавле.— Нас много.— И опять закричал Рэнто: — Я не боюсь тебя, ты худой человек! От тебя только зло!
И в эту минуту грохнул выстрел. Пуля ткнулась в грудь Антымавле, он пошатнулся, но удержался на ногах.
— Мерзкой смертью умрешь ты! — попытался прокричать Антымавле, но из горла вылетел только клекот.
Вторая пуля задела ногу. Прогремело два выстрела подряд. Эвыч приложил к плечу винчестер.
— Скверный человек — мучение для других. — прохрипел Антымавле. — Дай я, я сам! — умоляюще просил он Эвыча.
Антымавле собрал все силы и нажал курок. Раздался выстрел, и он от толчка приклада упал на спину. Пуля пробила квадратный лоб Рэнто. Тот, сидя, ткнулся головой в колени и медленно повалился на бок.
Антымавле лежал на спине. Над ним все выше и выше уходило весеннее яркое небо. Раскрытый рот ловил воздух, но для него уже не хватило бы всего воздуха тундры. Руки продолжали судорожно сжимать винчестер. Кругом столпились люди.
— Подымите меня, дайте посмотреть, — чуть слышно прошептал Антымавле. Но его услышали: Эвыч приподнял Антымавле.
— Надо было сделать это раньше, — чуть заметно шевельнулись губы.
— Хак-хак! — изредка покрикивал на собак Теркынто.
Установилась санная дорога, и Глебов снова двинулся на север. Какие слухи только не доходили до Увэлена, но была распутица и невозможно, было проехать. Летом выезжали риковцы, но не смогли ни в чем разобраться и сделали вывод, что убийства были совершены на почве хулиганских побуждений.
Глебов никак не мог поверить, что Антымавле нет уже в живых. Но это было так. И странные вещи произошли на севере за одно только лето. Не стало стойбища Ымылён, люди из Мемина переселились в Нешкан, опустел Инрылин.
— Вон там, — показал рукой Теркынто на чуть видневшуюся вдалеке противоположную сторону лагуны, — живет Ринтылин. Один живет. Не хотят с ним люди жить. Чтобы одному было не скучно, сделал себе из дерева чучело жены. Кормит ее, как живую, разговаривает с ней.
— Отбросок жизни, — Глебов повернулся на другую сторону нарты. — Ему недолго осталось жить. — Он жалел, что нет против Ринтылина прямых улик.
Взошла луна. Поблескивали две колеи от полозьев нарт, убегали, исчезали в темноте. Кончилась коса, начинались инрылинские холмы. Дорога вдруг круто свернула вправо и напрямик повела в Гуйгун.
— Давай в Инрылин заедем, — попросил Глебов.
— Но туда нет дороги. Там никого нет.
— Все равно поехали.
И Теркынто пришлось несколько раз прикрикнуть на собак, чтобы свернуть их на целину.
Глебов пристально вглядывался вперед. Показался низкий мысок, склон холма. Мертвым запустением веяло от этих мест. Там, где стояла яранга Антымавле, остались кучи дерна, занесенные снегом, наклонившиеся стойки стен, полузасыпанная мясная яма. Глебов встал с нарты и снял шапку. Легкий ветерок колыхал темные вьющиеся волосы.
— Сними шапку, Теркынто. Так русские почитают память погибших.
Теркынто молча стянул с головы пушистый малахай.
— Враги убили Антымавле. Убили те, кто не хотел новой жизни.
У Теркынто, привыкшего к морозу, стали мерзнуть уши, а Глебов все стоял и стоял с непокрытой головой, ветер пошевеливал волосы.
— Тагам, — прошептал Теркынто, — замерзнешь.
Утром, когда уже совсем рассвело, подъехали к Гуйгуну. Поселок вытянулся по всему пригорку, яранг стало больше.
— К Гырголю поедем?
— Ии, — согласился Глебов.
И точно так же, как у яранги Антымавле, к яранге Гырголя была пристроена палаточка, но только навстречу вышел не Антымавле, а Ыттувги.
— Еттык, — приветствовал он прибывших.
Не всегда прямой путь близок
I
Весна в тот год пришла на Чукотку как обычно, но почему-то всем казалось очень рано. Может быть, это потому, что после холодных пуржливых дней сразу стало тепло. Быстро и неожиданно почернели вершины холмов в тундре, южные склоны сопок, оголились гребни галечных кос, снег уплотнился, осел, впитал в себя влагу и должен был вот-вот хлынуть веселыми звонкими ручьями. Не зря чукчи называют это время Имлырылин — месяц весенних вод. В тундре, бродя по проталинам, закурлыкали журавли, высоко в небе потянулись большие стаи белоснежных канадских гусей, держа свой путь на север к гнездовьям. Солнце круглые сутки висело в небе и лишь «ночью» слегка касалось своим краем горизонта и снова начинало подыматься.
В чукотском поселке, расположившемся на узкой косе, неожиданно раздавался протяжный звонкий крик:
— Нен-ке-тег-эг-эг! Там! Там! Ле-е-тят!
И далеко-далеко, в конце лагуны, от гребней почерневших холмов отрывалась узенькая извилистая полоска. Вот она показывалась над ровной белой равниной ледяного покрова лагуны и медленно тянулась к косе. Над гребнем косы полоска неожиданно превращалась в кучку, затем снова выравнивалась над льдами моря и исчезала вдали. Это начали свой весенний утренний перелет нарядные утки-гаги. И потянулись по косе вереницы нарт, а у кого не было собак, шли пешком с дробовиками за плечами. Весенняя утка самая вкусная, сочная и после однообразной зимней еды она особенно приятна. Пусть даже кое-кто придет без добычи, но все равно и из их котла будет исходить аппетитный запах дичи: соседи обязательно поделятся.
В середине мая вдруг подул резкий береговой ветер Ынэнан, оторвал от берега лед, оставив лишь небольшую полоску припая, которую сдерживали большие массивные глыбы торосов. Кромка припая угловатая, извилистая. На ней-то и встали в ряд, забелев среди подтаявших потемневших торосов, свежевыкрашенные колхозные вельботы с черными ободками бортов. Вельботы, с крутыми загнутыми носами, были похожи на чаек, которые присели передохнуть на льдины, сложив крылья с черными кончиками. Передохнут и вспорхнут, улетят в море. И однажды утром нарушил морскую тишину рокот моторов — вельботы, как чайки, понеслись в море.
II
Льда в море еще было много, далеко выходить рискованно, и правление колхоза обязало бригадиров держаться парами. Но разве удержишься рядом, когда гонишь зверя?! Невольно вельботы теряли в море из виду друг друга и отдалялись.
Оторвалась от своего напарника и бригада Тэюнкеу. Старый Оо предостерегал бригадира и советовал не забираться в гущу льдов, но тот, увлеченный, с сердцем ответил: