Выбрать главу

Три человека — три Элыпа

Пожилой, уже с сединками в волосах, высокий и худощавый, Элып считался самым лучшим охотником на побережье Чукотки по ловле нерпы сетями. Только он один умел в любое время года выбрать удачное место. То он ставил сетки на поле ровного льда, продалбливая пешней две лунки, то использовал старые, покинутые нерпами. А иногда, на удивление всем, ставил сети у самых торосов. И не было случая, чтобы Элып возвратился домой без добычи.

— Счастье морское у тебя, — завидовали многие.

— Не счастье, а знать надо, — не скрывал своего секрета Элып и делился с каждым. — Думаете, под припаем нет нерпы. Есть. Ведь там, под водой, лед неровный, особенно где торосы. Нерпе не обязательна лунка, она подо льдом свой дом имеет. Когда выбираю место, то хожу ночью и слушаю. Долго слушаю. Нерпа тоже без шума плавать не может и всегда выдаст себя…

Но однажды Элыпу пришлось встретиться со зверем покрупнее нерпы, и тут он не растерялся.

Как всегда, рано утром, когда еще было сумрачно, Элып проверял в море сети. Они стояли подо льдом на поле ровного льда совсем рядом с торосами. Увлекшись, Элып не заметил, как на высокой глыбе льда неожиданно появилась громадная фигура белого медведя-умки. Умка, видимо, и сам не ожидал встретить в такой близости человека и навалился на него сверху.

Элып растерялся, оказавшись под медведем, но что-то оттолкнуло зверя от человека: возможно, запах табачного дыма (Элып был курящим) или еще что-либо другое. Но во всяком случае медведь зарычал и отскочил в сторону. Охотник тут же схватил винтовку и несколькими выстрелами убил медведя.

— На тебе, на тебе, не пугай человека, — приговаривал после каждого выстрела Элып, перепугавшись не на шутку.

— Тоже сетки проверять пришел, — шутил он дома, рассказывая про убитого медведя.

На следующий день Элып снова вышел в море. Страх прошлой встречи с медведем прошел. «Ведь не каждый же раз встречаются умки», — успокаивал он себя дорогой.

Дул жгучий морозный ветер, мела поземка. До места, где стояли сети, было недалеко. Но на этот раз он все же предварительно осмотрелся и вдруг опять вдалеке увидел медведя.

— Нэмэ, опять! — рассердился Элып.

Боясь, чтобы гость не пожаловал снова, а охотиться на белых медведей запрещено, Элып решил прибегнуть к маленькой хитрости. Он снял с себя камлейку, воткнул в снег охотничью палку с крючком на конце и надел на нее камлейку.

— Вот еще Элып. Теперь два Элыпа, — проговорил он.

Затем воткнул, в снег свой охотничий посох с колечком из китового уса, снял с себя широкий меховой капюшон и надел его на посох.

— Вот третий Элып. Три Элыпа, три человека. Умка увидит столько людей, испугается и убежит, — решил он и спокойно занялся проверкой сеток.

На снегу стояли два человеческих чучела. Ветер пошевеливал рукава камлейки, трепал полы, раздувал опушку и широкие завязки капюшона, а рядом копошился живой, настоящий человек.

Умка вышел из-за торосов, на этот раз с другой стороны, постоял на верхушке льдины, поводил черным носом по сторонам и нехотя направился в море, подальше от берега и странных существ.

С тех пор медведи больше не проверяли сеток Элыпа.

Оставшиеся без крова

Давно покинула мать лахтачонка, предоставив самому себе. Размером он был почти со взрослого лахтака, и лишь короткое тело да туповатая морда говорили, что он молодой. Лахтак старался держаться на мелководье, где было больше моллюсков и мелкой рыбешки. Всего удобнее было плавать у берега между льдин, где под ними в кутках всегда можно было найти пугливую стайку сайки. Схватит несколько рыбешек, проглотит их тут же и наверх — подышать воздухом. На воде еще держится не как взрослый лахтак, а по-нерпичьи: высунет голову, осмотрит все кругом большими круглыми, несколько выпуклыми глазами, надышится и опять в воду, в глубину.

Все было бы хорошо, но…

Была поздняя осень Лед у берега начал было смерзаться, но неожиданно сорвавшимся сильным ветром с моря его вздыбило и прижало к берегу. Крупные льдины ударялись друг о друга, дробились, крошились. Вся эта ледяная масса превращалась в кашу и с каждым часом становилась толще и все плотнее прижималась к берегу. А в море, за краем ледяной шуги, стали подыматься гигантские валы с большими белыми гребешками на вершинах. Сильные, резкие порывы ветра подхватывали пенящиеся гребни волн и несли миллиарды брызг, как будто ветер хотел поднять в воздух воды океана.

Все живое старалось скрыться от урагана в глубоких бухтах, за скалистыми мысами с подветренной стороны, некоторые искали себе убежища подо льдом или уходили подальше в море. Но в море могли бороться с волнами и ветром, сильные животные: киты, моржи, белухи, косатки, а мелкие ластоногие искали убежища у берега.

Лахтака вначале нисколько не обеспокоило, что льдины пришли в движение. Это даже помогало промышлять моллюсков. Коснется какая-нибудь льдина дна, пропашет его; всковырнет ил с водорослями — и, пожалуйста, хватай без труда длинных плоских червей. А они вкуснее сайки. Сначала это было забавно, но вскоре пришлось туго. Того и гляди, придавит какой-нибудь льдиной. Не до червей стало. До самого дна вдруг взбунтовалось море. Выныривать стало труднее. Кое-как пробился в последний раз лахтак через шугу, да так и остался на поверхности, где было все же спокойнее.

Отдыхает, сил набирается. Лахтаку не время осенью на льду лежать, да необходимость заставила. Морозом шерсть прихватило, шкура покрылась тонким ледком. Опять плохо, холодно. Ползет лахтак по льду, уткнувшись головой в лед, словно буравит его, а как подходит время подышать — подымает голову, будто из воды выныривает. Ползет лахтак, трещину упорно ищет, но все плотно забито льдом. Пытался сквозь шугу снова в воду уйти, но разве разгребешь короткими ластами смерзшийся лед. Все ласты разодрал до крови, когти сорвал, шкуру крепкую об лед изранил. Слабеть стал.

Еле ползет лахтак, упорно к воде ползет…

Стих шторм. Лед накрепко сковало, лишь прогибается на пологих волнах плавно. Вышли охотники в море. Тынеет еще издалека увидел в бинокль лахтака.

— Наргынтэтлян. Без крова оставшийся, — вслух сказал он и направился к нему.

Шторм не прошел бесследно. То тут, то там виднелись на льду замерзшие туши нерп, лахтаков, и даже один молодой морж погиб.

Подошел Тынеет к лахтаку. Тот словно не замечает человека, ползет к кромке, воду чует. Жалко стало лахтака Тынеету. «Пусть живет. Сильный шторм переборол», — решил он.

Долго смотрел вслед лахтаку Тынеет. И вдруг природа словно сжалилась над ним, сделала узкую трещинку. Лахтак, не останавливаясь, скользнул в воду и, как бы прощаясь, медленно взмахнул задними ластами.

Чевальгин

Богато Чукотское море птицами. И каждая живет по-своему. Почти все осенью улетают в теплые края, а весной, когда еще у берега стоит лед, возвращаются обратно, оглашая прибрежные скалы радостными криками.

Но однажды мне удалось встретить интересную птицу, и не летом, а зимой, когда море было сплошь закрыто льдами. Чукчи называют ее чевальгин — полярный чистик.

Стояли сильные морозы. Ветра не было. Над разводьями поднимался густой пар.

Я сидел у кромки и терпеливо караулил нерпу, щелкая зубами от холода.

Вдруг совсем рядом раздался писк:

— Пи-ии-пиить! Пи-пи-пиить!

«Что же это может быть?» — подумал я и вдруг увидел недалеко в разводье маленькую серенькую птичку с острым клювиком, тонкой шейкой. Кончики крылышек у нее были черные. Птичка весело выплывала на середину разводья подергивая, как куличок, головкой.

Но вот, взмахнув крылышками, она скрылась в воде и вынырнула в противоположном конце разводья.

В клювике она что-то держала: то ли креветку, то ли рыбешку. И странно было видеть в безмолвной ледяной пустыне это веселое существо.

Вернувшись домой, я спросил у старого Рычыпа:

— Рычып, что это за птичка плавает в разводьях и не боится мороза?

— А-а, это чевальгин. Эплекке валин, без обуви живущая. Ты видел летом черную небольшую птичку с белыми пятнами по бокам, красным клювом и красными лапками? Это ее птенец. О них можно рассказать много интересного.