— Как это? — Могенс заморгал. Почти неосознанно он отпустил ее руку.
— Вы вправду полагаете, я не знаю, что человек с вашим образованием не будет без веских оснований скрываться в таком городе, как Томпсон? — спросила мисс Пройслер. — У вас должны быть свои причины, чтобы не преподавать в каком-нибудь большом университете, где, по-моему, вам самое место. Но не беспокойтесь. Если не хотите говорить, я пойму это. И никогда не задам ни единого вопроса.
К дому подъехала машина. Звук не был особенно громким, потому что Могенс закрыл окна, чтобы сохранить тепло камина, но он его расслышал: поднял голову и посмотрел в том направлении. Опасный огонек в глазах мисс Пройслер погас. Она поняла, что драгоценный момент потерян и, возможно, никогда не повторится вновь. Могенс почувствовал облегчение, но в то же время и глубокое сочувствие. Мисс Пройслер со вздохом повернулась, подошла к окну и выглянула на улицу.
— А вот и ваш гость, — сказала она. И через секунду добавила слегка изменившимся тоном: — У него довольно дорогой автомобиль, должна вам сказать. Я открою ему.
Быстрым шагом она устремилась из комнаты, а Могенс, в свою очередь, направился к окну. Расстояние, на котором они держались друг от друга, было гораздо больше, чем требовалось.
Мужчину, о котором говорила мисс Пройслер, Могенс не смог рассмотреть — тот как раз исчез из поля его зрения — но у него осталось мимолетное впечатление о стройной фигуре в элегантном костюме. А вот что касалось автомобиля, мисс Пройслер оказалась абсолютно права: это был очень большой, очень изящный и, прежде всего, очень дорогостоящий автомобиль. Темно-синий «бьюик» с кремовым верхом, который, несмотря на низкую температуру, был откинут; для полного комплекта он имел шины с белыми боковинами и сиденья с кожаной обивкой. Такой автомобиль стоил больше, чем Могенс заработал за последние два года. Ему стало еще любопытнее, чем прежде, встретиться с отправителем таинственной телеграммы.
Поэтому не удивительно, что теперь ему стоило еще большего самообладания, чтобы в спешке не броситься навстречу своему гостю. Вместо этого он чуть приоткрыл дверь. Он слышал, как внизу, в передней, мисс Пройслер беседует с посетителем, слишком долго, по его мнению, и слишком свободно. Затем стремительные шаги застучали вверх по лестнице, Могенс быстро и бесшумно закрыл дверь и поспешил к своему креслу. Ему еще хватило времени усесться, как в дверь постучали. Могенс положил ногу на ногу, поправил костюм и твердым голосом крикнул:
— Войдите.
Он сидел спиной к входу и намеренно не стал оборачиваться сразу на звук открываемой двери.
Некто подошел на два шага, а потом послышался голос, который показался Могенсу странным образом знакомым:
— Профессор Ван Андт? Могенс Ван Андт?
— Совершенно верно, — ответил Могенс и повернулся в кресле. — Чем могу быть вам…
Он сам почувствовал, как отхлынула от лица кровь. На какое-то мгновение у него перехватило дыхание.
— Джонатан?!
Перед ним стояла его судьба. Человек, который нес полную ответственность за то, что он кис в этой забытой богом и людьми дыре, вместо того чтобы быть признанным и купаться в роскоши, как ему и подобало. Его персональная Немезида.
Тот изменился. Прошедшие девять лет и для него не прошли бесследно. Он набрал несколько фунтов, и на его лице время оставило свой отпечаток, словно за эти годы он прожил по меньшей мере вдвое больше, чем другие. Под глазами лежали черные круги, лишь обозначенные, но явные; на щеках — серый нездоровый налет, хоть он и был чисто выбрит. Его лицо выглядело… каким-то отжившим. И, несмотря на дорогой костюм, весь его облик производил… потертое впечатление.
Тем не менее не оставалось ни малейшего сомнения — перед ним стоял человек, которого он ненавидел больше всего на свете и чье лицо он надеялся никогда в жизни не видеть: доктор Джонатан Грейвс.
— Прекрасно, что ты еще помнишь мое имя, Могенс, — улыбнулся Грейвс, сделал третий шаг и ногой захлопнул за собой дверь. — А я уж боялся, что ты меня забыл. В конце концов, столько лет прошло.
Могенс глядел на него во все глаза. Его руки так вцепились в подлокотники ветхого кресла, что дерево затрещало. Он хотел что-то произнести, но голос отказал ему. А даже если бы и не так, в его мозгах царил такой хаос, что у него буквально не было слов. Он не мог ухватить ни одной мысли. Вид Грейвса поразил его, как пощечина.
Грейвс, скаля зубы, воздвигся перед его креслом:
— Только не надо слишком бурно, профессор. Могу понять, как ты рад меня видеть, но твой энтузиазм, можно сказать, ставит меня в неловкое положение.