– Это было около двух недель назад. У меня плохая память на даты.
Парню, который сидит сейчас напротив меня, не больше тридцати. Полицейская ищейка, приписанная к одному из парижских комиссариатов. С довольно задиристой кличкой Дидье Бланшар. Это наша первая встреча, хотя я был предупрежден о ней заранее. Собственно говоря, я предполагал такое развитие событий, и французский десант в Питер тоже предполагал. Хотя и не такой худосочный. Парень явно не во вкусе Мари-Кристин.
Покойной Мари-Кристин интересно, почему я думаю о ней так отстранение? Или это защитная реакция, ведь то, что случилось с ней, – чудовищно. А тело, которое я видел в морге, изуродованное почти до неузнаваемости, – неужели оно действительно принадлежало Мари-Кристин? Моей первой женщине, которой я обязан всем…
– Я говорю о самом начале, мсье Кутарба.
– В каком смысле? Я не понимаю вас.
– Бросьте. Прекрасно понимаете. Расскажите мне о ваших взаимоотношениях с покойной.
– Что именно вас интересует?
– Вы ведь были… э-э… близки, не так ли? – голос ищейки съезжает до почтительного шепота.
Ого, явный признак того, что бесхитростная псина к своим тридцати не утратила почтения к вечным ценностям типа постели. И не пользуется услугами шлюх-осведомительниц. И вот уже несколько лет исправно дарит валентинки одной и той же девице. К примеру, широкоскулой простушке-официантке. Или секретарше туристической фирмы.
– Не думаю, что это прольет свет на существо дела. Но если вам так уж интересно… Мы были… как вы выразились… близки какое-то время. Довольно продолжительное. Правда, последние несколько лет нас связывают только деловые отношения.
– Несколько – это сколько?
Больше всего мне хочется съездить кулаком по постной физиономии малыша Дидье. Но физиономия надежно защищена полицейской ксивой. К тому же нет никакой гарантии, что Бланшар не даст сдачи. От таких шавок всего можно ожидать.
– Около трех лет. К чему вам все эти подробности?
– Стало быть, остался только совместный бизнес? – Малыш Дидье оставляет мой вопрос без внимания.
– Ну почему. Я всегда прекрасно относился к Мари-Кристин. Мы расстались, но вполне цивилизованно. Хорошие друзья… Да, именно так. Хорошие друзья.
Три года назад Мари-Кристин сама ушла от меня. «Ушла» – не самое подходящее слово, ведь мы никогда не жили одним домом. Она просто не захотела больше спать со мной – без всяких видимых на то причин. Вернее, о причинах я догадывался, но озвучить их мне бы и в голову не пришло. Уж слишком нелепыми они казались на первый взгляд.
– Вы были третьим лицом в фирме «Сават и Мустаки»…
– Почему был? Я и сейчас там работаю. Но вряд ли можно назвать меня третьим лицом. Я занимаюсь парфюмерным имиджем компании и в организационные вопросы никогда не влезал. Это не моя прерогатива.
Дидье Бланшар с готовностью скалит растущие вкривь и вкось зубы.
– Насколько я успел ознакомиться с положением дел в компании… Именно продажа духов была в последнее время основной статьей дохода в «Сават и Мустаки».
– Вы неплохо информированы, – я откидываюсь на стуле и дружелюбно подмигиваю полицейскому. – Мы выпустили несколько хорошо продаваемых ароматов.
– Настолько хорошо… – Теперь уже липучка-Дидье подмигивает мне. – Настолько хорошо продаваемых, что модный дом «Сават и Мустаки» вполне мог трансформироваться в дом парфюмерный. А уж здесь именно вы правили бал, мсье Кутарба.
Спорить с Бланшаром у меня нет никакого желания. Я в упор разглядываю нижнюю челюсть полицейского – слишком тяжелую, слишком выразительную для такого малопримечательного лица. Определить происхождение краденой челюсти не представляется возможным: то ли мамочка Бланшара согрешила с бультерьером, то ли само почтенное семейство ведет свой род от тарантулов. Помесь паука и собаки – самый худший подвид полицейских. И именно с этим подвидом я и имею сейчас дело.
– В последнее время вы не очень-то ладили с мадам Сават…
– Чушь.
– Во всяком случае, так утверждает секретарь покойной – мадемуазель Оффрей.
Только этого не хватало. Николь – бледная, лишенная всякого темперамента копия Твигги5, завсегдатай порносайтов «Мегаяйца» и «Парни в униформе». Я всегда хорошо относился к Николь – до того момента, как она призналась мне в любви. Поймав у мужского туалета в главном офисе «Сават и Мустаки». Я был не первым, на кого она положила глаз. До этого лобовой атаке подвергались электрик, пожарник и разносчик пиццы (попадающие в категорию «Парни в униформе»). А также олигофрен-уборщик Ю-Ю, счастливый обладатель мегаяиц. Каким образом в этот список попал я, так и осталось загадкой: очевидно, Николь снесла в «избранное» очередной порносайт, что-то типа «Подрочи на Ив-Сен-Лорана»…
– Мадемуазель Оффрей – дура. К тому же безответно в меня влюбленная. На вашем месте я бы не стал доверять подобным показаниям.
– Мы располагаем не только ее показаниями, – в голосе Бланшара звучит мягкая укоризна. – По меньшей мере еще трое свидетелей утверждают то же самое. Электрик, пожарник и разносчик пиццы, не иначе.
– Вот как? И что же они утверждают? Что я натачивал нож и прочищал базуку, чтобы избавиться от мадам Сават?
– Не передергивайте, мсье Кутарба. Вы ведь хотели уйти из «Сават и Мустаки», не правда ли?
– Это не совсем так…
– Вы хотели организовать свою собственную компанию. Так будет точнее?
– Я хотел быть самостоятельным. И Мари-Кристин… Мадам Сават была не в восторге от этой идеи. Не буду отрицать.
– Почему?
– Вы же сами сказали, Бланшар… «Сават и Мустаки» в последнее время заняли лидирующие позиции на парфюмерном рынке. И – не сочтите меня нескромным – в основном благодаря моим усилиям. Я просто вырос из рамок фирмы, понимаете? Вы ведь тоже вырастали из своих штанов, даже самых любимых…
Упоминание о штанах приводит малыша Дидье не в самое лучшее расположение духа. Я идиот, мог бы и сам догадаться: рост – больная мозоль Бланшара, на которую лучше не наступать. В нем от силы метр шестьдесят, даже учитывая наборные каблуки и«ортопедические стельки. И вполне вероятно, что любимые штаны волочатся за ним из отрочества. Неказистого прыщавого отрочества по прозвищу «Шпингалет» или того хуже.
– Значит, мадам Сават не хотела, чтобы вы уходили?
– Дураку понятно.
– Неужели это было такой уж неразрешимой проблемой?
– Легко. Легко разрешимой, – я надолго замолкаю. Странно, но воспоминания о муторной, долгоиграющей склоке с Мари-Кристин по-прежнему причиняют мне боль. – Я мог бы взять кредит – и мне его давали… Но… Вы понимаете… Существовали этические соображения.
– Какого плана?
Бланшар-Бланшар, тебе ли не знать о них – с твоими вечными ценностями недомерка?
– Мари-Кристин я был обязан всем. Всем, вы понимаете? Я был почти мальчишкой, когда она вывезла меня в Париж. И я любил ее – не из благодарности за карьеру, нет. Я просто любил ее. И сама мысль о том, что мой уход из компании будет расценен, как предательство, была мне невыносима.
– И все-таки вы хотели уйти… И вы говорили об этом с мадам Сават…
– Я не ушел.
– А теперь? – малыш Дидье приоткрывает пасть и меланхолично запускает туда пальцы.
– Что – теперь? – мне остается только следить за Бланшаром, выстукивающим на резцах что-то совсем уж легкомысленное: в диапазоне от классики до брит-попа.
– Теперь этических соображений не должно существовать. Мадам Сават мертва, и никто не обвинит вас в предательстве. Вы свободны.
– Я не убивал Мари-Кристин.
– Разве я обвиняю вас в убийстве, мсье Кутарба? Просто на данном этапе вашей жизни ее гибель снимает многие проблемы.
– Повторяю. Никаких особых проблем не было.
Ах ты, сукин сын, блоха при исполнении, чихать я хотел на все твои финты!..
– Когда вы в последний раз видели мадам Сават?
– Я встречал ее в аэропорту. – Я все еще стараюсь сохранять спокойствие. – Около двух недель назад… Если вы помните, мы начали беседу именно с этого.