— Ну ладно, — сказал Вася вслух: это значило, что он пошёл прыгать. Коли неудача какая, до дедовой избы добраться проще, чем до села.
За оврагом, на шёлковом, как праздничное платье, небе лукавый старикашка-месяц, ущербный, будто бы посмеивался.
— Да нет, — сказал ему Вася. — Я и днем не трусил. Ну ладно.
Он поднял руки, оглянулся на село, за золотую цепочку главной и единственной улицы — и шагнул…
Холодный ветер схватил его под мышки, сладко и больно защемило в животе и… хлоп! Снежная пена взлетела над ним, закружилась. Он лежал в мягком, и все у него было цело.
Старикашка-месяц улыбался без ехидства, синяя небесная река перекатывалась через дрожащие камешки звёзд, взлетевшая снежная пыль оседала, покалывала шею, щёки.
— Ну ладно, — сказал Вася, и это означало, что происшествие — неудача в гонке, спор с ребятами и спор с самим собой — позади.
Выбираться из снежной купели не хотелось. Так было покойно, и такое радостное небо удалось в тот вечер.
Вдруг над головой заскрипел снег. Кто-то бежал к обрыву. Вася запрокинул голову и увидал на краю Пропастей черную фигурку.
— Раз, два, три! — посчитала фигурка голосом Пряникова.
«На меня сиганёт», — испугался Вася, но Пряников разглядел на снегу тёмное, отошёл в сторону.
— Раз, два, три!
И опять не прыгнул.
— Ну, Пряников! — закричал на себя Пряников. — Ну, Пряников! Раз, два…
И кувырнулся в снежный пух. Тотчас вскочил:
— Победа! — и ухнулся по самые уши.
Забарахтался, пополз и увидал Васю:
— Ты чего?
— Ничего.
— Ты тоже?
— Мягко ведь.
— Мягко! Как бы не утонуть.
— Ползком надо.
Они выбрались по Васиному следу и опять пришли на обрыв и сиганули ещё раз.
И когда они сиганули, в спину им кто-то заголосил.
— Нинка! — догадался Вася.
Нина Осинкина воробушком скакала над обрывом.
— Ребята!
— Молчи! — шепнул Пряников.
— Ребята! — застонала Нина. — Я так и знала! Я так и знала! Вы убились, что ли? Ах господи! Ребята, ну хоть заплачьте… Не умирайте только, я — мигом! — И она порхнула в оживший, в залившийся дурацким смехом снег.
Пропасти безнадёжно покорились ребячьей орде.
— Бессовестные! — плакала Нина Осинкина. — Я думала, вы убились, а вы — живые и бессовестные… Как я теперь домой покажусь, такая мокрая…
— Ну чего ты? — устыдился Вася. — Пошли в дедову избушку, там печка, дрова. Обсушимся.
Огонь в дедовой печи подхватился, загудел. Печка соскучилась по людям и теперь была рада сослужить им добрую свою службу.
— Без Весёлого деда Петруши зима ныне длинная, — сказала Нина Осинкина, протягивая к огню розовые пальчики. — И сколь ещё он будет у дочек своих гостить?
— Обветшала совсем избёнка, — сказал Пряников. — Как бы ветром не сдунуло.
— Может, крышу перекрыть? А с той стороны, куда перекос, подпорки поставить? — посоветовался Вася.
— Дело говоришь, — согласился Пряников. — Снег сойдёт, всё и устроим.
— И картошку надо посадить, — опять первым догадался Вася. — Дед Петруша вернётся, а забот ему уже никаких.
— Мальчишки, какие же вы молодцы у меня! — ахнула Нина Осинкина. — Избу починить — не дуростями вашими заниматься.
Лошадиная поляна
Никто в доме не знал, что ночью мальчик не спит. Его будили глухие, глубокие звуки, словно под окном, поджидая, прохаживалось что-то.
Был август, и небо ночами, густо посыпанное звёздами, было чёрным.
Мальчика пугали яркие тяжёлые звёзды. В них жил злой зелёный огонь, он то разрастался вдруг, то замирал, уходил вглубь, — так дремлющая кошка щурит глаз, поджидая маленькую мышь.
Чтобы не видеть звёзд, чтобы не слышать непонятные звуки, мальчик забирался с головой под одеяло и плакал.
Ему казалось, за окном гуляет смерть. Он родился в деревне и по ночам верил в колдунов, оборотней и в другие многие страсти. Днём он не верил в них, днём было стыдно верить в такую чепуху.
Звали мальчика Ваней.
В обычной школе он учился в третьем классе, но оттого и произошла беда, что в другой, необычной школе он зашёл слишком далеко. Ему шёл десятый год, и в той необычной школе он учился по десять часов в день.
Ваня должен был удивить мир. От него хотели этого, и ему казалось, что он тоже этого хочет.
Ваню учили играть на скрипке.