— Неужели? Меня это не трогает ничуть. Его не тронуло, что моя мать отравилась чуть не на его глазах… Право, бросим этот разговор…
— А моя мать… моя… а наша вся семья… нищие… опозоренные…
— Милая барышня, вы не поверите, как я себя глупо чувствую в роли мелодраматического злодея.
— Да сжальтесь же вы! — вдруг крикнула Аня и, уронив голову на руки, зарыдала.
Она почувствовала, что ей подносят воды, только тогда, когда зубы ее стали колотиться о стекло стакана. Она машинально пила воду и постепенно приходила в себя.
Рука Григорьева обвивала ее талию, и ее голова лежала на его плече.
«А, это — «то», о чем говорил отец», — мелькнуло в ее голове. Она быстро вскочила, выпрямилась, вытерла слезы и пошла к двери.
— Мадемуазель… — услышала она за собой тихий голос.
Аня обернулась.
— Я даю еще одну неделю срока вашему папаше, пусть судьба рассудит нас, а там я поставлю одно условие и, может быть, возвращу векселя даром.
— О, неужели? Благодарю вас! — говорит Аня, делая вид, что не замечает протянутой к ней руки.
— Не торопитесь благодарить — мне понравился тип мелодраматического злодея, и я хочу использовать его в нескольких ролях, — говорит Григорьев насмешливо и при последних словах почтительно кланяется Ане.
Теперь, сидя за уроком с братом, Аня старается отогнать от себя все эти воспоминания.
Но ее, как молотом, бьет мысль: завтра срок — неделя прошла.
Завтра все должно решиться — уж скорей бы! Разве можно жить под таким дамокловым мечом? Отца все время нет дома, а она, Аня, все время тут, на глазах у всей семьи. Она должна притворяться веселой и спокойной, не показывать своего ужасного душевного состояния, не забывать о повседневных мелочах: заказывать обед, заниматься с Лизой и Котиком, аккомпанировать пению сестер, успокаивать и развлекать мать.
Счастье, что приговоренные к смертной казни могут сидеть в своей камере и предаваться своему отчаянию, а вот если бы им надо было занимать гостей, разливать чай, диктовать: «Глядишь и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина». Точка. Котик, подчеркни глаголы и просклоняй мне «ширина»…
Смерть! О, каким пустяком казалась ей смерть теперь. Ах, жить труднее — в сто раз труднее смерти.
Как бы было хорошо глотнуть теперь большой прием морфия или, поднявшись по черной лестнице до чердака, соскочить в пролет… но это невозможно… мать, сестры, Котик…
— Котик, возьми задачник, которую задачу мы делали в последний раз? 2802? Хорошо — ну, в чем там дело? Купец купил 40,2 аршина сукна…
Да, если бы «их всех» не было, тогда и самоубийство бы не пришло в голову. Она бы одна все перенесла.
Ох, как скверно, когда есть привязанности! Как счастливы люди, которые не имеют ни родных, ни близких!
От скольких подвигов и геройских поступков отказываются люди во имя любви к своей семье!
Скольких героев и святых лишился мир!
А может быть, — преступников и злодеев?
Разве мало людей не делаются преступниками только в силу привязанности к матери или ребенку?
Одиночество! Какое это счастье! Какая свобода располагать собой на добро и зло по своему усмотрению! Уйти в свою комнату, закрыть дверь на ключ и ключ положить в карман.
А вы там, все остальные, живите как хотите — как знаете!..
— Аня — общий делитель выходит ужасно большой!
— Ты, Котик, ошибся где-нибудь. Проверь еще раз…
Как хорошо уйти от всех. Никого не любить. Отец говорит: «Нельзя осуждать мужчин, что они иногда кутят в холостой компании. Надо же иногда уйти человеку от хлопот, от забот и тревог, даже от привязанностей». Она всегда возмущалась и возражала ему.
А теперь?
О, с каким бы она удовольствием ушла куда-нибудь!
Некуда только уйти… Подруг у нее нет, да как-то не было их и раньше в гимназии.
В чем состоит дружба барышень? Поверять секреты своих влюбленностей, флиртов, увлечений. А она как-то этим никогда не интересовалась… Никогда не обожала учителей даже «за компанию».
А у сестер ее на этой почве взаимных секретов с девушками их возраста образовалась впоследствии серьезная дружба. У сестер много подруг.
Да если бы у нее и были подруги, не может же она делить с ними «это» горе…
Как много у нее «любимых» и никого близкого! Странно, ей всего ближе теперь отец, отец, к которому она уже давно потеряла уважение. Он ближе ей потому, что горе их общее и с ним не надо притворяться и стесняться. Да, отец ей всех ближе теперь, ближе матери, хотя она мать любит больше.
О мама! Бедная мама. Чистый, добрый ребенок! Ты так далека от грязи жизни, ты не знаешь лжи и обмана — ты не можешь перенести его. А что если ты узнаешь худшее — преступление, позор?