— Какая вы жестокая, Аня. Я не рисовался перед вами: где уж тут рисоваться в моем положении. Мне хотелось бы только немного оправдаться перед вами — когда-нибудь… Мне хотелось бы, чтобы вы поверили в мою любовь к вам… Хорошо, я сделаю большее, что могу сделать… вам не понять и не оценить моей жертвы, но если бы вы знали, что переживаю я, вы бы поняли, что эта жертва равна вашей. Берите все векселя. Я уеду… надолго… может быть, навсегда… Простите меня.
Григорьев, не смотря на Аню, подает ей конверт.
Аня схватывает его.
Вот она — свобода! Наконец!
Руки ее дрожат от радостного волнения, когда она запихивает бумаги за корсаж.
Григорьев стоит, опустив голову и не смотрит на Аню… Вдруг крепкий поцелуй в щеку обжигает его.
— Это — не продажный! — смущенно говорит Аня и бежит к двери.
Аня словно на крыльях несется домой, она не замечает мелкого дождя и не догадывается взять извозчика — ей кажется, что у нее выросли крылья…
Теперь она свободна, свободна — все спасены!..
Этот ужасный гнет снят! Как только она могла жить целый месяц под этим гнетом! Как хорошо на улице, пахнет весной… да, да, весна близка, вон на западе еще довольно светло, зеленоватая полоска — след заката… Как хорошо, как приятно так быстро, свободно, свободно идти… Окна освещенных магазинов бросают яркие полосы на мокрую панель. Как это красиво, но отчего панель мокрая?.. Идет дождь, это хорошо — значит, наступает весна… Все под зонтиками… ах, а она свой забыла там… ну ничего — пусть это ему останется на память… очень поэтично… старый дождевой зонтик…
Скорей, скорей домой!
Вихрем она взлетела по лестнице и вдруг останавливается перед дверью…
А с кем она поделится своим счастьем? Кого она обрадует? Отца?
Да, отцу это, конечно, большая радость — он, как и она, получил свободу, но… лицо Ани омрачается: она купила свободу отцу, а мира и покоя в семье она не купит… и там, за этими дверями, та же тоска, отчужденность, страдания матери, и против этого она бессильна.
Все радостное настроение Ани исчезает, она стоит перед дверью, и ей не хочется позвонить и войти в этот дом, где нет семьи, нет любви, нет дружбы.
— Барышня, хорошо, что вы пришли, с барыней очень худо, — говорит горничная, — они что-то говорили с барином, потом пришли к себе и упали.
— Посылали за доктором? — испуганно спрашивает Аня.
— Нет, барыня скоро опамятовались и не велели.
Аня, испуганная, бежит к матери.
— Ну кто еще там? — раздраженно спрашивает с постели Варвара Семеновна.
— Это я, мама.
— Где это ты пропадаешь постоянно?
— Я гуляла.
— Что же тебе и делать.
.
— Мама, у тебя болит что-нибудь?
— Сердцебиение…
— Позволь послать за доктором.
— Не нужно, ты мне надоела.
.
— Может быть, мне уйти?
— Ах, иди, пожалуйста, если тебе трудно посидеть с больной матерью.
— Нисколько, мама, но я думала…
— Можешь ты помолчать?
.
— Ты, кажется, заснула?
— Нет, мама.
— Тебя берет отец за границу?
— За границу? Куда?
— А почем я знаю — в Париж что ли…
— Я не слыхала, что папа едет.
— Будто? — насмешливо произносит Варвара Семеновна, но сейчас же со стоном хватается за сердце.
— Я пошлю за доктором, мама, — с испугом говорит Аня.
— Не надо, тебе говорят!.. Дай лекарства.
Варвара Семеновна пьет лекарства, тяжело дыша, и опять опускает голову на подушку.
— Отойди от меня дальше. Что за манера душиться, ты знаешь, я этого терпеть не могу.
Аня хочет сказать, что она не душилась, но соображает, что этот душный запах астриса она, наверное, унесла из квартиры Григорьева, и, вспыхнув, отходит от матери.
Она испугана и недоумевает:
«Что это выдумал отец… какая еще поездка за границу?»
Вот уже второй день Аня не может поговорить с отцом. Он не обедает дома, возвращается поздно. А поговорить нужно. Атмосфера в доме какая-то сгущенная — нудная…
Мать совсем больна, между сестрами какой-то серьезный разлад.
Первый день Аня еще хорошо себя чувствовала. «Я свободна, я свободна», — твердила она себе: она даже пробовала со всеми заговаривать, но у всех было, очевидно, что-то свое, и все хмурились и молчали.
Аня дала себе слово переговорить с отцом. Она дождется его, она потребует, чтобы он успокоил мать и уговорил ее ехать лечиться, потому что сегодня доктор решительно сказал, что ее необходимо везти на воды.
На этот раз она выдержит характер, настоит на своем, хотя бы он тысячу раз гнал ее вон.
Она уселась с книгой в гостиной у самой двери в кабинет, чтобы не прозевать, когда придет отец, готовая просидеть тут хоть до утра.