Этих славных, милых мест,
Что раскинулись окрест.
— Я думаю, Энтони Митчеллу понравились бы эти стихи, — сказала Аня, распахивая окно, чтобы высунуться из него туда, где ждала ее весна. В огородике детей уже виднелись неровные ряды всходов салата-латука, закат за кленовой рощей был нежным и розовым, ложбина звенела отдаленным мелодичным детским смехом. — Весна так прелестна, что мне очень не хочется ложиться спать и зря терять драгоценное весеннее время, — вздохнула Аня.
На следующей неделе миссис Митчелл пришла за «нехрологом». Аня прочитала ей свои стихи не без тайной гордости, но лицо миссис Митчелл не выразило однозначного удовлетворения.
— До чего ж бойко написано! Вы так складно выражаетесь. Но… но… вы не сказали ни слова о том, что он на небесах. Вы не были уверены, что он там?
— До того уверена, миссис Митчелл, что не видела необходимости упоминать об этом.
— Ну, некоторые, возможно, усомнятся. Он… он ходил в церковь не так часто, как мог бы, хотя всегда был там на хорошем счету. И тут не сказано о его возрасте и не упомянуто о цветах. Да невозможно было даже сосчитать все венки, что были положены на его гроб! Мне кажется, цветы — —это достаточно поэтично!
— Мне жаль…
— О, я не виню вас — ни капельки не виню. Вы сделали, что могли, и звучит красиво. Сколько я вам должна?
— Как… как… ничего не должны, миссис Митчелл. Мне такое и в голову не пришло бы.
— Я подумала, что вы, возможно, так скажете, и поэтому принесла вам бутылку моего вина из одуванчиков. Оно очень помогает, когда пучит живот. Я принесла бы вам и бутылку моего чая из лечебных трав, да только побоялась, что доктор может отнестись к этому неодобрительно. Но если вы хотите попробовать и думаете, что могли бы пронести его в дом так, чтоб доктор не знал, — только скажите.
— Нет, нет, спасибо, — произнесла Аня довольно невыразительно. Она еще не совсем пришла в себя после этих «бойко» и «складно».
— Как хотите. Но я с удовольствием принесла бы вам его. Мне самой этой весной лекарства уже не понадобятся. Когда зимой умер мой троюродный брат Мэлачи Пламмер, я попросила его вдову отдать мне три бутылки лекарства, которые остались, — они покупали их дюжинами. Она собиралась их выкинуть, но я из тех, кто не выносит, чтобы что-то пропадало зря. Я сама не смогла принять больше одной бутылки, но уговорила нашего батрака выпить две остальные. «Если оно не принесет тебе пользы, так и вреда тоже не будет», — сказала я ему. Вы меня, признаться, успокоили тем, что не хотите денег за нехролог. У меня сейчас плоховато с наличными. Похороны обходятся так дорого, хотя у мистера Мартина цены едва ли не самые низкие в здешних местах. Я даже еще не заплатила за мое черное платье, и у меня не будет ощущения, что я по-настоящему в трауре, пока я за него не заплачу. К счастью, мне не пришлось покупать новую шляпку. У меня была шляпка, которую я купила к маминым похоронам десять лет назад. Мне повезло, что черный цвет мне к лицу, не правда ли? Видели бы вы сейчас вдову Мэлачи Пламмера с ее желтоватым лицом! Ну, мне пора идти. И я очень вам благодарна, даже несмотря на… Но я уверена, что вы сделали, что могли, и это прелестное стихотворение.
— Не хотите ли остаться и поужинать с нами? — спросила Аня. — Мы с Сюзан совсем одни, доктора нет дома, а дети устраивают свой первый пикник в ложбине.
— Я совсем не прочь, — сказала миссис Митчелл, с готовностью вновь опускаясь в кресло. — Я буду рада посидеть малость подольше. В старости нужно просидеть так много времени, чтобы почувствовать себя отдохнувшим. И, — добавила она с мечтательной и блаженной улыбкой, — не жареным ли пастернаком у вас пахнет?
Аня почти пожалела жареного пастернака, когда на следующей неделе вышел очередной номер «Дейли энтерпрайз». В колонке некрологов была напечатана «Могила старика»… с пятью строфами вместо первоначальных четырех! И пятая строфа звучала так:
Добрый сосед, и супруг, и отец,
Лучше какого не создал Творец,
Был бы один из мильона такой,
Энтони Митчелл, наш друг дорогой
— !!! — сказал Инглсайд.
— Надеюсь, вы ничего не имели против того, что я добавила еще один куплет, — сказала миссис Митчелл Ане на следующей лекции в клубе. — Я только хотела похвалить Энтони чуточку побольше, и мой племянник Джонни Пламмер сочинил это. Он просто сел и нацарапал этот стишок на листке бумаги в мгновение ока. Он как вы — с виду не очень умный, но умеет писать стишки. У него это от матери — она из Уикфордов. В Пламмерах нет ни крупицы поэтичности — ни крупицы.
— Как жаль, что вы не догадались с самого начала попросить его написать «нехролог» мистера Митчелла, — сказала Аня холодно.
— Да, в самом деле, жаль. Но я не знала, что он умеет сочинять стихи, а я очень хотела, чтобы Энтони проводили похвалами в стихах. Потом его мать показала мне стишок, который он написал про белку, утонувшую в ведре с кленовым сиропом, — очень трогательный стишок. Но ваш тоже был очень хороший, миссис Блайт. Я думаю, что, когда их соединили вместе, получилось нечто из ряда вон выходящее. Вам так не кажется?
— Кажется, — сказала Аня.
23
Инглсайдской детворе не везло на домашних животных. Вертлявый, кудрявый, черный щенок, которого папа однажды привез домой из Шарлоттауна, просто вышел во двор на следующей неделе и бесследно исчез. Больше его не видели и ничего о нем не слышали, и, хотя ходили слухи, что кто-то видел, как какой-то матрос из Харбор-Хеда вел маленькую черную собачку на свой корабль накануне отплытия, судьба щенка оставалась одной из глубоких и мрачных неразгаданных тайн в инглсайдских хрониках. Уолтер перенес эту утрату тяжелее, чем Джем, еще не совсем забывший свои страдания, связанные со смертью Джипа, и твердо решивший никогда больше не позволить себе полюбить слишком горячо ни одну собаку. Затем Тигр Том, который жил на скотном дворе и которого никогда не пускали в дом по причине его воровских наклонностей, но, несмотря на это, постоянно ласкали и баловали, был найден застывшим и окоченевшим на полу скотного двора и позднее похоронен с размахом и помпой в ложбине. И наконец, Бан, кролик, купленный Джемом за четвертак у Джо Рассела, заболел и умер. Быть может, его смерть была ускорена патентованным лекарством, которое Джем дал ему, а быть может, и нет. Дать ему это лекарство посоветовал Джо, а Джо, должно быть, разбирался в этих вопросах. Но все же у Джема оставалось такое чувство, будто он собственными руками убил Бана.
— Неужели на Инглсайде лежит проклятие? — мрачно спросил он, когда Бана похоронили в ложбине рядом с Тигром Томом. Уолтер написал эпитафию, и целую неделю он, Джем и близнецы носили на руке траурную повязку из черной ленты, к превеликому ужасу Сюзан, считавшей это кощунством. Сама она не слишком тяжело переживала смерть Бана — однажды он забрался в ее заботливо ухоженный огород и произвел там ужасные опустошения. Еще меньшее одобрение встретило у нее появление в подвале двух жаб, которых принес и посадил туда Уолтер. Вечером она сумела выгнать во двор одну из них, но найти другую так и не удалось, а Уолтер лежал в постели без сна и думал тревожные думы. «Может быть, это были муж и жена. Может быть, каждый из них чувствует себя одиноким и несчастным теперь, когда их разлучили. Та, которую Сюзан выпустила, была поменьше, так что, наверное, это была жена, и, может быть, она теперь испугана до смерти — совсем одна в этом большом дворе без всякой защиты… как вдова».
Мысль о горькой вдовьей доле показалась Уолтеру невыносимой. Он тихонько вылез из постели и пробрался в подвал, чтобы отыскать жабу-мужа, но сумел лишь опрокинуть гору старых кастрюль и сковород, разлетевшихся в разные стороны с грохотом, который мог бы разбудить даже мертвеца. Разбудил он, однако, только Сюзан, которая спустилась в подвал, держа в руке свечу. В отблесках дрожащего пламени на ее худом лице появлялись и исчезали причудливые тени.