Те минуты, когда Рилла встречала мисс Эмми где-нибудь на улице и мисс Эмми улыбалась и говорила с ней, были самыми яркими в жизни Риллы. Даже когда мисс Эмми просто кивала ей, проходя мимо, это вызывало внезапный душевный подъем, а когда мисс Эмми пригласила весь свой класс на вечеринку, где они пускали мыльные пузыри, подкрашенные в красный цвет земляничным соком, Рилла чуть не умерла от восторга и блаженства.
Но встретить мисс Эмми, когда несешь торт! Это было невыносимо, и Рилла не собиралась выносить это. К тому же она лелеяла надежду на то, что мисс Эмми пригласит ее участвовать в следующем концерте воскресной школы и даст роль феи в одном из диалогов — феи в алом плаще и маленькой островерхой зеленой шляпе. Но нельзя будет даже надеяться на это, если мисс Эмми увидит ее несущей торт.
Нет, она не увидит! Рилла стояла на маленьком мостике над ручьем, который был довольно глубок в этом месте. Не теряя ни минуты, она выхватила торт из корзинки и швырнула его в ручей — туда, где две ольхи почти сплетались ветвями над темной заводью.
Торт пролетел между сучьями, тяжело упал на воду и с бульканьем утонул. Рилла испытала безмерное облегчение и, чувствуя, что свободна и спасена, обернулась, чтобы встретить мисс Эмми, которая, как она теперь видела, несла в руке что-то большое и выпуклое, завернутое в коричневую бумагу.
Мисс Эмми улыбнулась ей из-под маленькой зеленой шляпы, украшенной оранжевым перышком.
— Ах, какая вы красивая, очень красивая! — в восторге почти задохнулась Рилла.
Мисс Эмми опять улыбнулась. Даже когда вы убиты горем — а мисс Эмми искренне верила, что она убита, — довольно приятно получить такой искренний комплимент.
— Это просто новая шляпа, дорогая. Одежда красит человека. А ты, вероятно, — она взглянула на пустую корзинку, — уже отнесла свой торт в церковь. Как жаль, что ты идешь не туда, а обратно. Я тоже несу свой торт — большой, сладкий, сочный шоколадный торт.
Рилла горестно смотрела на нее, не в силах произнести ни слова. Мисс Эмми несла торт! Значит, это не было позорно — нести торт. А она… о, что она сделала! Бросила чудесный серебристо-золотой торт Сюзан в ручей и лишилась возможности пройтись до церкви с мисс Эмми, неся торт так же, как она!
Мисс Эмми пошла дальше, а Рилла со своей ужасной тайной отправилась домой. Она уединилась в Долине Радуг и сидела там до ужина, когда опять никто не заметил, что она очень молчалива. Она отчаянно боялась, что Сюзан спросит, кому был отдан торт, но никто не задал ей никаких щекотливых вопросов. После ужина все пошли играть в Долину Радуг, но Рилла сидела в одиночестве на ступеньках крыльца, пока солнце не опустилось. Внизу, в деревне, вспыхнули первые огоньки. Рилла всегда любила наблюдать, как они расцветают тут и там по всему Глену, но в этот вечер ничто не занимало ее. Еще никогда в жизни она не была так несчастна. Она просто не знала, как сможет жить дальше. Вечерние тени становились фиолетовыми, а она все более несчастной. Восхитительнейший запах булочек с кленовым сиропом донесся до нее — Сюзан дождалась вечерней прохлады и пекла пирожки и булочки на завтрашний день, — но булочки с кленовым сиропом, как все остальное в этом мире, были ничто. Печальная, она медленно поднялась по ступенькам и пошла в постель — под новое, в розовых цветах покрывало, которым прежде так гордилась. Но спать она не могла. Ее преследовал призрак утопленного ею торта. Мама обещала этот торт дамам из комитета… но торта нет. Что они подумают о маме? А это был бы самый красивый торт на церковном ужине! И ветер шумел так горестно в этот вечер. Он упрекал ее. Он говорил: «Глупая… глупая… глупая…» — говорил снова и снова.
— Что ж ты не спишь, лапочка? — спросила Сюзан, внося булочку с кленовым сиропом.
— Ох, Шужан, я… я прошто уштала быть собой.
Сюзан взглянула на нее озабоченно. Она вдруг подумала о том, что ребенок выглядел усталым за ужином.
«А доктора, как всегда, нет дома! Дети докторов умирают, а жены сапожников ходят босиком», — подумала она, а вслух сказала:
— Давай-ка измерим тебе температуру, лапочка.
— Нет, нет, Шужан. Я прошто, я шделала что-то ужашное, Шужан. Шатана меня подтолкнул. Нет, нет, это не он. Я шделала это шама. Я… я выкинула торт в ручей.
— Спаси и помилуй! — воскликнула Сюзан ошеломленно. — Да с чего тебе вздумалось это сделать?
— Что сделать? — это была мама, вернувшаяся домой из города.
— Дорогая, я не понимаю. Почему ты думала, что это так ужасно — отнести торт в церковь?
— Я думала, что я как штарая Тилли Корт. И я опожорила тебя! Ох, мамочка, ешли ты проштишь меня, я никогда больше не буду непошлушной и я шкажу комитету, что ты пошлала им торт.
— Не волнуйся, дорогая. Комитет наверняка получил более чем достаточно всяких тортов. Вряд ли кто-то заметит, что мы ничего не прислали. Мы просто никому ничего не скажем. Но впредь, Берта Марилла Блайт, помните, что ни Сюзан, ни мама никогда не попросят вас сделать что-то постыдное!
Жизнь опять стала мила. Папа подошел к двери, чтобы сказать: «Доброй ночи, киска», а Сюзан заглянула и сообщила, что завтра на обед будет курица.
— Ш подливкой, Шужан?
— И подливки будет много.
— А можно мне печеное яичко на жавтрак? Я жнаю, что не жашлужила…
— Ты получишь два печеных яичка, если захочешь. А теперь съешь свою булочку и спи.
Рилла съела булочку, но прежде, чем уснуть, вылезла из постели и, встав на колени, сказала очень горячо и серьезно:
— Дорогой Бог, пожалушта, шделай меня хорошей и пошлушной — вшегда, чтобы мне ни поручали. И благошлови дорогую миш Эмми и бедных широток.
35
Инглсайдские дети играли вместе, гуляли вместе и вместе искали всевозможные приключения, но каждый из них в дополнение к этому имел свой собственный внутренний мир — мир мечты и фантазий. Особенно это касалось Нэн, которая с ранних лет вплетала в сюжет своей тайной пьесы все, что видела, слышала или читала, и часто ускользала из обыденной жизни в области чудес и романтики, о чем домашние часто и не подозревали. Сначала она воображала танцы эльфов и фей в заколдованных долинах или дриад в березовых рощах. Громадная ива у ворот шептала ей свои секреты, а старый пустой дом Бейли в Долине Радуг вдруг становился руинами сказочной башни. Неделями она могла быть дочерью короля, что заключена в уединенном замке у моря, — месяцами ухаживать за прокаженными, в Индии или какой-то другой стране "далёко за морем". Слова "далёко за морем" всегда были магическими словами для Нэн, словно тихая мелодия, принесенная ветром из-за холма.
Став старше, она начала создавать фантастическую пьесу о реальных людях, которых встречала, особенно о тех, кого видела в церкви. Нэн нравилось смотреть на людей в церкви — все они были так нарядно одеты. Это казалось почти чудом. Они вдруг становились совсем не похожи на тех людей, какими представали в будни.
Тихие, почтенные прихожане, занимавшие свои семейные скамьи в церкви, были бы изумлены, а возможно, немного шокированы, если бы знали, какие «романы» сочиняет о них скромная, темноглазая девица, сидящая на инглсайдской скамье. Чернобровая, добросердечная Аннетта Миллисон была бы ошеломлена, узнай она, что Нэн Блайт представляет ее похитительницей детей, варящей их живьем, чтобы изготовить снадобье, которое позволит ей навечно сохранить молодость. Нэн воображала это так живо и ярко, что сама испугалась чуть не до смерти, встретив однажды Аннетту Миллисон в сумерки на тропинке, где шептался с золотистыми лютиками ветер. Она просто не смогла ответить на дружеское приветствие Аннетты, но та подумала, что Нэн Блайт становится гордой и дерзкой маленькой кокеткой и нуждается в том, чтобы ее немного поучили хорошим манерам. Миссис Палмер никогда бы и в голову не пришло, что она кого-то отравила и теперь умирает от угрызений совести. Церковный староста Гордон Мак-Алистер, старик с серьезным, торжественным лицом, понятия не имел, что при рождении колдунья наложила на него проклятие, в результате чего он никогда не мог улыбнуться. Темноусый Фрейзер Палмер, безупречно положительный человек, и не предполагал, что Нэн Блайт, глядя на него, думает: «Я уверена, этот человек совершил черное и гнусное дело. Он выглядит так, словно у него на совести какое-то ужасное тайное преступление». Арчибальд Файф даже не подозревал, что, когда Нэн Блайт видит, как он приближается, она занята сочинением ответа на любое замечание, какое он может сделать, так как с ним можно было говорить только в рифму. Он никогда не обращался к ней, поскольку чрезвычайно боялся детей, но Нэн получала бесконечное удовольствие, в отчаянной спешке придумывая что-нибудь вроде: