— Тань, не злись, а? Попробовать можно. А вдруг получится? Она ведь не совсем дурочка.
— Совсем! Это ж умудриться надо — в какой‑то тьмутаракани нормальный аттестат не получить. Потому что Наталья совсем девчонкой не занималась. Ей свою личную жизнь надо было устраивать.
— Вот только Наташку оставь в покое. Это тебя вообще не касается.
— Ах, не касается? Скажи лучше честно: ты до сих пор жалеешь, что от нее ушел. Я все знаю — ты меня никогда не любил. И женился только из-за Андрюшки. И можешь катиться к своей ненаглядной Наташеньке! Никто тебя не держит!
— Тише! Ребенка разбудишь.
— Подумаешь! Тебе на нас наплевать. У тебя теперь доченька есть. А мне, между прочим, ее обслуживать придется.
— Тебе что, тарелку супа жаль?
— Ничего не жаль. А его еще и сварить надо. И продукты домой на горбу приволочь. Сколько можно на меня одну? Я устала! Понимаешь, устала!
— Ладно, без нытья. Придумаю что-нибудь. Не ной, я сказал!
— Да, а ты меня совсем не любишь.
— Ну что ты выдумываешь. Конечно, люблю.
— Честно?
— Честно. Спи.
Аня затаилась, боясь шевельнуться и нечаянным скрипом дряхлой раскладушки выдать свое бодрствование. Жалко отца. Теперь он должен разрываться между нею и семьей. Но ведь Аня тоже его семья. Или нет? И тетю Таню понять можно: времена сейчас действительно трудные. Да и во многом она права. Аттестат и в самом деле никудышный. Может быть, лучше в техникум попробовать? А еще лучше — в медицинское училище. Это ей по душе.
С утра пораньше Аня увязалась с отцом на работу. Хотелось поговорить с ним наедине, не ежась под пристально-изучающим взглядом Татьяны. Добирались на метро долго, с двумя пересадками. В новинку были подземные станции, похожие на сказочные дворцы. Самым интересным было разглядывать москвичей, вознесенных Аниным доверчивым восхищением в ранг небожителей.
Ее ждало разочарование. Вместо красивых, уверенных, успешных жителей столицы она видела хмурых, подавленных людей, тянущих за собой огромные сумки и мешки, больно бьющие зазевавшихся. Удивило обилие нищих попрошаек, сидящих в бесконечных мрачных переходах, прямо на заплеванном полу, или бредущих по вагонам в ожидании подаяния. Девушка, ровесница Ани, вдохновенно водила смычком по струнам скрипки и не обращала внимания на мелочь, брошенную сердобольными любителями Вивальди в коробку у ее ног. Безногий молодой инвалид, сидя в коляске, выставлял перед собой самодельный плакат: «Помогите ветерану Афгана». Женщина с изможденным лицом, наполовину скрытым небрежно повязанной цветастой шалью, кормила ребенка грудью, не смущаясь толпы, безразлично бредущей мимо. Немытые, казалось, с самого рождения, чумазые ребятишки легкой стайкой вбежали в вагон и весело затянули: «Помогите кто чем может, люди добрые! Сами мы не местные!» Сновали коробейники, громко рекламируя невзрачные шариковые ручки, грошовые зубные щетки и прочую ерунду. В вагоне напротив уселся грязный нечесаный бродяга и уснул под стук колес.
Нет, не такой представлялась в мечтах Москва. Когда собиралась к отцу, воображала идиллию: за столом, покрытым белоснежной крахмальной скатертью, сидят счастливые папа, его жена и маленький мальчик. Пьют чай из огромного сияющего самовара и едят вишневое варенье из резных розеток. Неизвестно, почему она придумала это «Чаепитие в Мытищах», но действительность оказалась совсем другой.
Москвичи и гости столицы торговали. Продавцы всех возрастов — от детского до преклонного, всех социальных групп — от школьников до профессоров стояли вдоль обочин, предлагая нехитрые товары в любых количествах: сигареты блоками, пачками и штуками; конфеты коробками и поодиночке; семечки стаканами матрешечных калибров; самодельные пирожки с начинкой неясной этиологии.
Аня слегка побаивалась, шагая рядом с отцом по замусоренному тротуару сквозь печальные шеренги. Она смотрела себе под ноги, ступая по шелухе семечек, рваным упаковкам, окуркам. Торговый строй становился все плотнее и насыщеннее, количество неизбежно перешло в качество: потянулись рыночные ряды, сплошь уставленные пестрыми палатками, напоминающими галдящий, торгующийся, жующий табор.
Ходить, прицениваясь и приглядываясь, надо было осторожно, не теряя бдительности. В толпе шныряли карманники, выглядывая своих зазевавшихся клиентов. Мошенники предлагали настоящие американские джинсы, распяленные для убедительности на вытянутых руках, но в последний момент меняли дефицит на бесполезную тряпку, всунутую в фирменный пакет, и растворялись. Наперсточники ловко катали примитивный и понятный шарик, искушая стремительным обогащением. Монументальная дама с лицом и осанкой Екатерины Великой приоткрывала полы плаща, утыканные изнутри прозрачными клеенчатыми карманами, манящими дипломами всех известных и неизвестных учебных заведений, вплоть до Гарварда и Сорбонны. В толпу со скоростью пушечных ядер с лязгом и грохотом врезались огромные металлические тележки. Лихачи-грузчики азартно налегали на поручни. Они ничего не видели из-за тюков, но для очистки совести истошно вопили: «Поберегись!» Между ними сновали тележки поменьше, с пристегнутыми баулами. Москва встала на колеса и покатила: «Поберегись!»