Было стыдно. Непонятно, почему. Она уже привыкла не обращать внимания ни на легкий флирт, ни на назойливые приставания многих, ни даже на откровенное преследование со стороны прочно женатого анестезиолога Воропаева, устроившего прямо-таки нескончаемую облаву и норовившего притиснуть ее в каждом углу. И Вася, надеясь на то, что вдруг сестричка окажется сговорчивой, ничем не выделялся. В открытом море на судне оборвался какой-то трос и хлестнул его с огромной силой по ноге. Пока пришли в порт, пока доставили в больницу — время было упущено, начался некроз, и ногу спасти не удалось.
Девушка стояла в сестринской у окна и задумчиво смотрела на улицу. Мимо шли прохожие. Торопился седой подтянутый мужчина, нервно поглядывая на часы, — опаздывал куда-то. Медленно тащилась старушка, перекладывая тяжелую сумку из одной руки в другую. Легко подпрыгивала на каблучках девочка-подросток, весело перебирая стройными ножками. Толстуха, задыхаясь, догоняла малыша, крутившего педали трехколесного велосипеда. Высокий парень в темных очках призывно махал рукой на обочине, пытаясь поймать машину. Люди шли, бежали, торопились. Суетились. Хотели куда-то успеть…
— Аня! — в приоткрытую дверь всунул голову Братеев. — Иди, тебя Василий зовет. Иди, чего уж там.
Она вошла в палату, так и не придумав, о чем говорить и как себя вести.
— Ань, не сердись, а? Ты не виновата, — тихо попросил Вася.
— Я не сержусь. С чего ты взял? Не обижайся, я действительно не знала.
— Все! Забыто! Мир?
— Мир! — облегченно выдохнула Аня. — Кстати, давно хотела спросить: почему бы тебе в холле телевизор не посмотреть? Там кино интересное.
— Да я раньше смотрел. А как ты появилась — стеснялся, что мою ногу увидишь.
— Нечего стесняться. Дать костыли? Давай, помогу тебе дойти.
— А костылей нет лишних. Все растащили. Может, на табуретке доехать? Только ты одна не справишься.
— А я Надю позову! — обрадовалась Аня и бросилась за помощью к дежурной сестре.
Глава восьмая
Подопытный кролик
Лето перевалило вершину и покатилось к осени. Жизнь в отделении шла, приноравливаясь к режиму, отпечатанному на машинке и вывешенному на стене над постом. Лишь больные сменились: взамен выписанных прибыли новенькие. За Васей-Васильком приехала мать, Горчакову забрал ее легкомысленный сын, Дмитрича — властная жена, в присутствии которой он притих и не осмеливался балагурить. Больные торопливо собирали пожитки, изобильно скопившиеся за долгое время вынужденного томления в стационаре, благодарили сестер, нянечек, врачей и уходили — кто долечиваться, кто заново учиться жить, кто к привычному существованию.
Из старожилов осталась только Катя. Люда умерла месяц назад. Катя уже ходила бесплотной тенью, повязав коротко стриженную голову косынкой и скрывая глянцево-лакированные лиловые рубцы под пижамными штанами и рубашкой с длинными рукавами, наглухо застегнутой под шею. Одежда ниспадала свободными складками, и казалось, что внутри ничего нет. Ее лицо, по счастью, не пострадавшее, светилось прозрачной белизной. И только открытые кисти — скрюченные, изуродованные стянутой багровой кожей, — напоминали о трагедии.
Аня недоуменно ловила себя на мыслях о том, что Катя, выжив, почему-то потеряла свою значительность, утратив избранность, притягивающую сочувствие всего персонала. Прежде, когда прачки лежали, спеленутые бинтами, у них, кроме имен, ничего не было: ни пола, ни возраста, ни характера — ничего. Да и имена почему-то воспринимались абстрактными обозначениями, как инвентарные номера, присвоенные для порядка. Но коконы пробуждали сострадание и всепоглощающее желание помочь, спасти, вытащить с того света.
Когда Катя выползла из кокона, она превратилась в ограниченное болтливое существо, неинтересное в своей обыденности, скучно перечисляющее съеденное и выпитое за день. Она радовалась тому, что может есть, пить, дышать и даже понемногу гулять в чахлом больничном сквере. Аня, потеряв интерес к выздоравливающей, стыдилась, но ничего не могла поделать.
Избавившись от беспомощной наивности и суетливой бестолковости новичка, Аня привыкла к обширным обязанностям. Научилась ловко менять постельное белье тяжелобольным, мыть их прямо в постели, обтирая тело влажным полотенцем. Заботливо следила, чтобы не было пролежней. Сотни мелких действий, которые здоровые люди выполняют бездумно — причесаться, взять чашку, открыть форточку, включить свет — были для многих недоступными. Аня служила продолжением их измученных тел. Медсестры доверяли, как будущей коллеге, и в перевязочной ассистировать, и инъекции делать, и температурные листы заполнять. Если бы можно было — она бы вообще из отделения не выходила. Здесь было все по‑честному. Ясно и понятно: больным нужны лечение, уход и сочувствие.