Водяная взвесь, почти невидимая, окутывала потемневшие дома и гаражи, приглушала свет автомобильных фар, оседала на голых ветвях и стекалась в шарики, висящие прозрачными гирляндами. Переполненные капли время от времени обрушивались, притворяясь полноценным дождем.
Сбежать с работы было не так-то просто. Начальница отдела поджимала губы, собирая их в куриную гузку, припоминала былые отпрашивания, недочеты, упущения и прочие прегрешения, но в конце концов снизошла:
— Иди, Наташа, что с тобой сделаешь. Тяжело ведь одной ребенка воспитывать? — И уставилась, ожидая откровений.
Наташа пожала плечами. Уж лучше бы начальница оставила сочувствие при себе. Не напоминала лишний раз о том, что ее муж бросил. И теперь она бьется в одиночку как рыба об лед. Можно сказать, бедная баба из сил выбивается, столб насекомых над ней колыхается… И нет никаких насекомых. Поздняя осень, грачи улетели… Что за муть лезет в голову? Все нормально, все замечательно. И в жалости, тем более начальственной, она не нуждается.
Вот и автобус вырулил из-за поворота. И место свободное у окна нашлось. Понятное дело — разгар рабочего дня. Все при исполнении. По магазинам и тем более кинотеатрам днем лучше не ходить: вдруг проверят? Правда, ни разу не попадалась, но знакомые, пойманные в сети дисциплины, делились впечатлениями. Лену застукали в кинозале: во время сеанса неожиданно вспыхнул свет, бравые молодцы с красными повязками на рукавах перекрыли входы-выходы — и давай народ шерстить. Потом письмо на работу прислали, дескать, сотрудница такая‑то находилась в кинотеатре «Октябрь» в такое-то время, и с чего бы это; просили принять меры и отрапортовать в трехдневный срок. Лене еще повезло: в суматохе среди застигнутых врасплох любителей кинематографа никто не догадался проверить заодно ее облико морале. Поинтересоваться, почему это Елена Ивановна, состоя в браке, о чем и штамп соответствующий в паспорте имеется, ходит в кино неизвестно с кем? И не сообщить ли об этом законному мужу, в местком и партком? Одним заходом и трудовую дисциплину поправить, и ячейку общества сохранить. А девчонок из бухгалтерии в универмаге поймали. Там как раз выбросили польскую косметику. Теперь все сидят с девяти до шести. С перерывом на обед.
Наташа посмотрела на часы. Хорошо бы успеть к перемене, а то придется ждать конца третьего урока. «Икарус» неторопливо плыл сквозь волны тумана. Мимо медленным течением сносило слепые дома, озябшие деревья, поникшие заборы, спустившие паруса-афиши. Изредка автобус прибивался к пристани-остановке, подбирал хмурых пассажиров и отчаливал… Интересно, в Москве тоже туман? Витька его терпеть не мог, вечно ворчал. Все ему солнца не хватало. А Наташа при чем? Она солнцем не заведует.
Поначалу, когда Витька ушел к своей Танечке, душа заледенела. Потом понемногу оттаяла, но тоска грызет, не отпускает. Обида душит: ну чего ему не хватало? Претензий вечно была куча — и смеется она не так, и чувство юмора у нее отсутствует, и помада чересчур яркая, и Генке не нравится. А Генка-то с какого боку? Плевала она на этого Генку с высокой колокольни. Зато все отдала бы за один одобрительный Витькин взгляд. Металась, как подстреленная, — наряжалась, красилась, щи варила. Все без толку. Даже поговорить нормально не получалось. Что бы ни сказала, он взрывался: «Ничего не соображаешь! Чушь несешь!» Зато Танечка его распрекрасная чушь не несет…
— Это из какого меха?
Наташа вздрогнула от неожиданности. Малышка лет пяти восхищенно смотрела на Наташин серебристый плащ. Даже погладила прорезиненную синтетику.
— Из меха молодой клеенки, — развеселилась Наташа.
— Как красиво… — завороженно прошептала девочка и, утянутая за руку нетерпеливой мамашей, все оборачивалась с передней площадки.
Смешная… Наташа вдруг отчетливо вспомнила: в переполненном автобусе двадцатилетней давности сидела у окна женщина. Шелковый платочек обегал тонкий овал лица и небрежно завязывался сзади на шее, пассажирка рассеянно смотрела на убегающие дома, телефонные будки, автоматы с газированной водой. В углах глаз лучились морщинки. Шестикласснице незнакомка показалась такой прекрасной, что она тогда подумала: «Вот вырасту, стану пожилой, как эта тетенька, ей уже, наверное, целых тридцать лет. И буду такой же красивой, с лучиками возле глаз. Буду загадочно улыбаться и смотреть устало и разочарованно».