У всех дети как дети… Всех Валентина Петровна хвалит. Этот — гордость класса в частности и школы в целом. Эта — звездочка. Эта — приятно посмотреть (причесана всегда аккуратно, формочка наглажена) и приятно тетрадь в руки взять. Этот — умница, воспитанный мальчик, сразу видно — из хорошей семьи. Аня оставалась напоследок. Валентина Петровна, отводя глаза в сторону, лишнего старалась не говорить, чтобы не травмировать родительницу, сидящую за последней партой. Но многозначительных намеков на сложное семейное положение было достаточно, чтобы Наташа еще ниже опускала голову, стараясь спрятаться от вскользь брошенных взглядов счастливых родителей отличников и хорошистов.
Странно. До школы никто не сомневался в Аниной одаренности. Себя Наташа в ее возрасте помнила прекрасно. Никаких проблем у нее не было, училась старательно и ровно. И в институте чуть-чуть до красного диплома не дотянула. А толку? Кругом беспросветные серость и скука. Работа осточертела — что за радость коровники проектировать? Или типовые дома. Те же загоны, только пятиэтажные… Разговоры с подругами известны: про тряпки, неблагодарных мужиков и где перехватить трешку до зарплаты.
Звонок. Наташа вздохнула и судорожно принялась придумывать оправдания, почему Аня никак не может освоить школьную программу по математике.
Глава четвертая
Очередь
— Аня! Просыпайся! — Наташа потрясла дочь за плечо, но та, не открывая глаз, натянула одеяло на голову и крепко держала его, зная, что мама все равно не оставит в покое.
— Кому говорю? Вставай немедленно! — Наташа добавила металла в голосе и отдернула шторы.
В комнату вполз серый рассвет, не разбавленный солнечными лучами.
— Который час? — пробормотала Аня сквозь сон.
— Уже шесть.
— Мам, ну чего в такую рань? Мы сегодня не учимся. Последний звонок завтра.
— Вот именно! Про выпускников вспомнили. Вчера Лариса прибегала, талоны принесла на одежду. Давай в магазин на Ленина. Девочкам обещали сапоги и куртки.
— О! Зачем летом сапоги? — Аня села и сквозь спутанные волосы уставилась на маму.
— Какая разница, — фыркнула Наташа. — Когда-нибудь понадобятся. Оглянуться не успеешь, как зима катит в глаза. Не тяни, шевелись.
— А чего вчера не сказала?
— А ты во сколько вчера явилась? — перешла в наступление Наташа. — Я весь вечер бегала, деньги занимала тебе на сапоги. А ты пришла черт знает во сколько. Вообще ничего для тебя делать не хочется.
Аня вскочила, бросилась на шею маме и, чередуя слова с поцелуями, горячо зашептала:
— Мур-мур-мусечка, ты моя мамусечка! Самая красивая, самая любимая, самая-пресамая!
— Ладно, хватит уже подлизываться, — махнула рукой Наташа и засмеялась. — Ну-ка, бегом умываться. Я пока чаю налью. И побыстрее поворачивайся — весь город в одном магазине отоваривают. Представляешь, какая там давка? Наверняка люди с вечера стоят.
— Уже бегу! Бегу-лечу! — Аня подхватилась и помчалась в ванную.
К счастью, вода была. Кран долго раздумывал, собирался, шипел и выстреливал тугим воздухом, а потом все же выплюнул воду, такую ледяную, что заломило зубы. Зато, смело плеснув несколько пригоршней себе в лицо, она окончательно проснулась и принялась раздергивать расческой длинные спутанные пряди перед старым зеркалом, тронутым несмываемыми брызгами грязно-желтых пятен. Щеки, намытые холодной водой, горели, серо-зеленые глаза блестели под полукругами темных от влаги бровей, пепельные волосы лились шелком по плечам и спине до самой талии. Она вылетела из ванной, наскоро натянула короткую юбку, щедро открывавшую длинные ноги, и старый любимый свитер, совсем незаметно заштопанный на левом локте.
Торопясь, куснула хлеб, намазанный тонким слоем масла, сделала пару глотков обжигающего чая и, сунув в сумку талоны и деньги, помчалась через две ступеньки вниз по лестнице, сопровождаемая громкими рекомендациями мамы: сапоги и куртку примерить как следует, взять на размер больше, а то она все еще растет; рот не разевать, а то на той неделе у Валентины кошелек вытащили; сумку держать прямо перед собой, а не мотать ее сбоку; улицу переходить осторожно, а то вон Ивана Петровича вчера чуть не сбили, охламоны… Хлоп! Дверь подъезда стукнула, притянутая тугой пружиной, и Аня вырвалась на свободу.