Анюта вдруг вмиг решила, словно в прорубь с головой нырнула. Встала и закутавшись в одеяло выбралась в сени. Она и не подозревала, что так ослабела за эти дни, только бы сил хватил. В сенцах еще не настелили потолок. Она выбрала одну из трех балок, поднесла поближе ящик из-под снарядов. На этом ящике сиживала Настя, а уж ее невесомое тело он и подавно выдержит. Пока не стемнело, Анюта все приготовила, перебросила веревку через балку, завязала петлю. Скоро мать прибежит с вечерней дойки, управится по хозяйству и ляжет спать. Вот тогда-то, в самую черную полночь Анюта тихо встанет и выйдет в сени…
Всхлипывая, она вертела в руках другие веревки, свернула и спрятала в лукошко. Никто не учил Наташу, как это делается, отчаявшийся человек сам до всего дойдет. Была у Анюты мысль тут же надеть петлю и оттолкнуть из-под ног ящик… Но она этого не сделала, захотелось еще раз повидать мамоньку, помолиться и надеть чистое платье. Вернувшись в хату, Анюта легла и даже вздремнула. На душе стало ясно и спокойно. Мать покормила ее, перекрестила и пошла доить корову. Потом Настя выспрашивала куму, как же она не заметила ничего странного в Анютке? Кума сама удивлялась: не заметила, ничего ее не насторожило и не напугало. Весь день Анюта была такая тихая, измученная, отвернулась к стене и ни разу не взглянула. А они ходили вокруг на цыпочках и боялись побеспокоить. Никому из них и в голову не пришло, как она страдает. Если бы мать или Настя догадались поговорить с ней, утешить, пообещать, что завтра же ее отвезут в больницу — ничего бы и не случилось.
Пока мамка доила корову, Анюта собрала все свои силенки, надела чистую рубашку, любимое синее платье и кофточку. Потом помолилась. Как ни вглядывалась она в божницу, там было черно и безмолвно, все лики словно погасли, ни один из них не светил ей лучистым взором, ни один не сказал ласкового слова.
Я знаю-знаю, большой грех, шептала Анюта, надо терпеть и дожить все, что отмерено, но я больше не могу. В душе она верила, что Бог смилуется над ней и простит, а «тройка» — никогда! Она любила и боялась Бога, но «тройку» боялась еще больше. Обитая войлоком дверь не скрипнула, не пискнула, когда она глубокой ночью кралась в сени. Быстро придвинула ящик, нащупала в темноте веревку. «Прости меня, Господи, прости меня, мамонька, грешницу» — шептала Анюта. Перекрестилась и надела петлю на шею.
Все она правильно сделала, только с ящиком прогадала. Ящик стоял прочно и не опрокидывался. Она встала на самый край и старалась оттолкнуть его в сторону, но только чуть сдвинула. И минуты Анюта не провозилась, а стала зябнуть.
— Доча! — позвала из хаты мамка, — где ты, Анют?
Анюта сделала последние усилия справиться с ящиком, веревка натянулась и сдавила горло. Закашлявшись, она с ужасом поняла, что ничего у нее не вышло, не дадут ей умереть, а скоро поведут на суд, на позор. Дверь широко распахнулась, и мать шагнула в сени, осторожно неся в вытянутой руке лампу. В маленьких сенцах они столкнулись глаза в глаза. Между ними лежал желтый квадрат лунного света в оконной решетке. Анюта стояла на ящике, беспомощно свесив руки, жалкая и виноватая. Разве забыть ей когда-нибудь, как страшно закричала ее бедная мамка, как вцепилась в нее, сдернула веревку, трясла за плечи, а потом отхлестала ладошкой по щекам. А ладошка была бессильная, сухая, ее словно платочком по лицу ворохнуло.
— Я все равно не пойду на суд, утоплюсь! — кричала Анюта.
Убежала в хату, забилась под одеяло. А мать долго ходила размашистыми шагами из угла в угол, все не могла отдышаться, как будто только что примчалась из Мокрого, а то и со станции. Помощь она могла найти только у соседей. Забыв набросить платок, побежала к куме, забарабанила в окошко. Настя открыла и, увидев подругу, обомлела от страха. Простоволосая, в одной рубахе и валенках на босу ногу, та протягивала ей веревку и мычала что-то невразумительное.
— А Божа мой, а Боже ж ты мой! — бормотала Настя, пятясь от нее в сени.
Но тут подоспел Федотыч и молча отнял у кумы веревку… Не прошло и часа, как со двора выехала подвода и заскрипела по весенней хляби в дальнюю дорогу.
Только утром дотащились они до районного поселка. В маленьких домиках на окраине уже вовсю вились дымки из труб, засветились окошки. Санитарка в замызганном халате открыла дверь и замешкалась: что ж мне с вами делать, дежурный врач пошел домой чайку попить? Но крестный на нее так рявкнул!