Вот как-то видят они - бабы на корове пашут. Все-таки быстрее, чем под лопату. Запрягли и свою Суббоньку. Мамка стала за плуг, Настя тянет за узду. Суббонька сначала не поняла, чего от нее хотят, головой мотает и ни с места. А когда до нее дошло, подняла рога и затрубила, возмущенно так затрубила дескать, совесть у вас есть? Но пришлось ей, голубушке, и пахать, и дрова на себе возить.
А тут зашла соседка Алена и говорит им:
- У меня тоже корова норовистая, да и жалко животину. давайте скооперируемся: моя сестра да мы втроем...
- Скотину пожалела, а себя не жалко? - ворчала Настя.
Скооперировались. И так вспахали три огорода. Алене даже картошки дали на семена. Жалко ее: двое маленьких детей, мужика убили еще в сорок первом.
Как-то Танюшка в школу не пришла. Анюта сразу после занятий решила проведать, что случилось. А ничего не случилось, они огород пахали, и тоже на себе. Двое братьев и мать впряглись в упряжку, а Танька за плугом шла. Анюта поглядела издали, голову повесила и побрела домой. Ее и Витьку берегли, не заставляли плуг тягать.
Наскоро перекусила Анюта - и на огород с лопатой. И Витьку погнала. Настя сделала ему веревочный мячик, и он теперь вечерами бегал с мальчишками по улице, лупил по этому мячу гладко выструганной дощечкой-битой. Не время сейчас для лапты, летом наиграешься, строго отчитала его Анюта. Они с Витькой порядочный кусок под гряды вскопали. Мать надеялась посадить и капусты, и огурчиков, и луку. Все как у бабули было. Любаша обещала привезти семян.
Как ни уговаривал и ни стращал Карп Василич, все равно колхозники копали украдкой свои огороды. Только когда завиднелся край у пахоты, починили старенький трактор. Бабы обрадовались: значит, будет им подмога, а может, Карп смилуется и разрешит допахать огороды на железном коне.
Вечером Настя принесла новость: молодые трактористы поругались в конторе с председателем. Васька, сосед их. Ему всего шестнадцать лет, но он еще до войны пахал с отцом, возле отца и научился. Сережка с Прилеп, тоже сын тракториста. Домнин брат - он успел окончить курсы трактористов до войны. И еще один парень с Рубеженки, недавно демобилизованный, танкист. Вот они вчетвером возились-возились и собрали из ничего этот трактор. Пахали на нем день-другой. Вдруг заявляются к Карпу.
- А женишок твой такой смелый! - поддразнивала Настя крестницу. Говорит Карпу: "Карп Василич, разрешите по ночам пахать свои огороды". Карп на него как вытаращится, у него зенки выпуклые, как у рака: "Ну, ребятки, вы много чего захотели. когда это было, чтобы на тракторе пахали личные огороды. это строго запрещено. где я вам горючки наберу?" Ему бесполезно напоминать, черту лысому, что у баб кровавые мозоли от лопат, сколько они ему горючки сэкономили. Домнин брат разозлился и говорит: "Кому все можно, Карп Василич, а кому - нет: бригадир втихаря пахал ночью на колхозной кобыле и дочке своей вспахал огород". Карп набычился, руками в стол уперся разговор окончен! Так и выкатились ребята на крыльцо ни с чем. Васька с Сережкой сказали - уедем, после школы и на год здесь не останемся, пускай Карп сам пашет на тракторе.
- Какие молодцы, - похвалила Анюта.
Она очень Ваську зауважала и больше не сердилась, когда крестная ее сватала за соседа. И правильно сделают парни, если уедут в ФЗО. И она уедет обязательно, нынче же осенью. Как только дом будет готов и мать с Витькой переберутся из норы в настоящий дом.
Анюта в сердцах самой себе пообещала. А дом потихоньку рос и рос и вдруг вылупился на улицу пустыми окнами-глазницами. И как только стены крепко стали, однажды утром заявились Любка с Толиком. За спиной Толик нес... короб не короб, что-то большое и плоское, перевязанное веревками. Они так засмотрелись на этот странный предмет, что и про нового родственника забыли.
- Вот! - Любка бесцеремонно поворотила муженька спиной. - Всю дорогу тряслись над ним, ночью не спали, держали на коленях.
Мать ахнула и шагнула навстречу, но не зятю, а - стеклу! Настя уже высчитывала, сколько самогонки надо снести на станцию, чтобы на это стекло подкопить. А скопивши деньги, надо стекло найти, оно так просто в магазине не продается, только по базарам.
Толика они потом как следует разглядели. Вовсе он не старик, как крестная говорила. Молодой парень, высокий, худой, темноволосый. И страшный молчун. Не успели позавтракать, он взял топор и пошел с дедами на стройку. А когда летом приезжал, с утра до вечера косил. И все молчком и молчком, жаловалась мамка. А Настя не считала это изъяном:
- Ну и что ж, что Толик у нас не говоркуй! Тебе нужен такой, как Федька Кубел с Прилеп? Он даже женку заговорил до помрачения, а соседи от него прячутся. Мужик должен работать, а не разговаривать. Наша Любаша за двоих все скажет.
- А из себя как он, Насть?
- На погляд очень хорош! - нахваливала крестная. - И бабы все говорят в один голос: видный, видный у Любы мужик.
И мать успокоилась: зять молчал, но работал за двоих - чего еще желать. Только один раз, в самом начале, Толик ее огорчил. Понадобилось ему что-то, и он обратился к ней как к чужой: Александра Ивановна! Опомнившись, мать бросилась жаловаться Насте, а потом дочери: ее в жизни никто так не называл, а тут дождалась от родного зятя! Любаша ласково объяснила мужику, что нельзя обижать тещу, надо звать ее по-человечески - мамой. И Толик понял. Хороший зять, быстро к нему привыкли.
А перед самым отъездом Толик так их удивил, не знали, что и думать. Прошел как-то мимо тещи, сунул ей в руку бумажку и бегом побежал, даже не оглянулся.
- Я посмотрела - деньги! А Божа мой, а что ж мне делать? Сказать Любаше или нет? Все же решила сказать. И часа не прошло, бежит моя дочушка, прикладывает палец к губам: "Мам, пока больше не могу, со временем соберу еще немножко". И сует еще бумажку. Пока я опомнилась - ее уже нету.
Мамка любила вспоминать эту историю. И кому бы ни рассказывала -Домне, бабе Поле, - всегда смеялась. Смеется, вся сияет от счастья, а в глазах слезы.
Настя тогда долго думала и рассудила по-своему: