— Ах вот как! Вот вы себя и выдали! Вы уже зовете ее попросту Катрин! Да, она вас прогоняет, лицемерка… при людях.
— Подумать только, — воскликнул Питу, потрясенный этим открытием, — подумать только, ведь это чистая правда; как же я этого не замечал!
— Вот видишь! — сказала старая дева, воспользовавшись простодушным восклицанием племянника, дабы убедить его, что он в сговоре с Бийотой, — но постой, я наведу тут порядок. Господин Фортье — ее духовник; я попрошу его запереть тебя недели на две и посадить на хлеб и воду, а что до твоей мадемуазель Катрин, так если ей не излечиться от любви к тебе, кроме как побывав в монастыре, что ж, мы ей поможем! Мы ее отправим в Сен-Реми.
Старая дева произнесла последние слова властно и убежденно, как человек, наделенный властью, и Питу содрогнулся.
— Милая тетушка! — сказал он умоляюще. — Клянусь вам, вы ошибаетесь, если думаете, что мадемуазель Бийо хоть сколько-нибудь виновата в моем несчастье.
— Непристойность — мать всех пороков, — наставительно изрекла мадемуазель Анжелика.
— Тетушка! Повторяю вам: аббат прогнал меня не за непристойности, он прогнал меня за то, что у меня слишком много варваризмов, да еще и солецизмы порой случаются; он сказал, что они не дают мне никакой надежды на стипендию.
— Никакой надежды? Значит, ты не получишь стипендии и не будешь аббатом, а я не буду твоей экономкой?
— Боже мой! Нет, тетушка.
— Кем же ты в таком случае будешь? — спросила вконец испуганная старая дева.
— Не знаю.
Питу жалобно воздел очи горе.
— Кем будет угодно Провидению! — добавил он.
— Провидению? — воскликнула мадемуазель Анжелика. — Так вот, значит, в чем дело: его сбили с толку, ему заморочили голову новыми идеями, ему внушили принципы философии.
— Этого не может быть, тетушка, потому что философию начинают проходить после риторики, а я с тривиумом никак покончить не могу.
— Нечего мне зубы заговаривать, я тебе не про ту философию толкую. Я тебе толкую про философию философов, несчастный! Про философию господина Аруэ, господина Жан Жака, господина Дидро, который написал «Монахиню».
Мадемуазель Анжелика перекрестилась.
— «Монахиню»? — спросил Питу. — А что это такое, тетушка?
— Ты читал ее, несчастный?
— Нет, тетушка, клянусь, что нет!
— Теперь я понимаю, отчего тебе не нравится Церковь.
— Вы ошибаетесь, тетушка, это я не нравлюсь Церкви.
— Положительно, это не мальчишка, а змееныш. Он еще смеет возражать!
— Нет, тетушка, я просто объясняю.
— Увы, он погиб! — вскричала мадемуазель Анжелика и в полнейшем изнеможении рухнула в свое любимое кресло.
На самом деле слова «Он погиб!» не означали ничего, кроме «Я погибла!».
Опасность была неминуемой. Тетушка Анжелика решилась на крайнюю меру: словно подброшенная пружиной, она поднялась и бросилась к аббату Фортье, дабы потребовать у него объяснений, а главное, в последний раз попытаться его переубедить.
Питу проводил ее глазами до порога; когда она вышла из дома, он в свою очередь подошел к дверям и увидел, как она с невиданной быстротой устремилась к улице Суасон. Сомнений быть не могло: она отправилась к его учителю.
Чем бы ни кончилось дело, передышка Анжу была обеспечена. Решив воспользоваться этой четвертью часа, подаренной ему Провидением, он собрал остатки теткиного обеда, чтобы покормить своих ящериц, поймал пару мух для своих муравьев и лягушек, потом, пошарив по шкафам и ларям, поел сам, ибо с одиночеством к нему вернулся аппетит.
Покончив со всеми этими приготовлениями, он возвратился к двери, дабы вторая мать не застала его врасплох.
Второй матерью Питу именовала себя мадемуазель Анжелика.
Пока Питу поджидал тетку, в конце переулка, соединяющего улицу Суасон с улицей Лорме, показалась красивая молодая девушка верхом на лошади; она везла с собой две корзины: одну с цыплятами, другую с голубями. То была Катрин. Заметив Питу на пороге теткиного дома, она остановилась.
Питу, по обыкновению, покраснел, потом разинул рот и с восхищением уставился на мадемуазель Бийо, по его понятиям высшее воплощение человеческой красоты.
Девушка быстро окинула взглядом улицу, легонько кивнула Питу и двинулась дальше. Питу, трепеща от восторга, кивнул ей в ответ.
Все это заняло всего несколько секунд, однако лицезрение мадемуазель Катрин настолько захватило великовозрастного школяра, что он не мог отвести глаз от места, где она только что находилась, и не заметил, как тетка, возвратившаяся от аббата Фортье, подошла к нему и, побледнев от гнева, схватила его за шиворот.