Выбрать главу

— Ох! — вздохнул Питу. — Америка — это так далеко.

— Неужели вы поедете в Америку? — спросила девушка, почти испуганная решимостью Питу.

— Я, мадемуазель Катрин? Что вы! Ни за что! Нет. Если бы мне было где жить и что есть, я прекрасно чувствовал бы себя во Франции.

— Прекрасно! — повторила мадемуазель Бийо.

Анж потупился. Девушка замолчала. Так продолжалось несколько минут.

Питу погрузился в мечтания, которые сильно удивили бы такого приверженца логики, как аббат Фортье.

Поначалу смутные, мечтания эти внезапно засияли ярким светом, а затем затянулись некоей дымкой, за которой продолжали сверкать искры, происхождение которых таинственно, а источник неизвестен.

Меж тем Малыш шагом тронулся с места, а Питу двинулся вперед рядом с ним, придерживая одной рукой корзины. Что до мадемуазель Катрин, погрузившейся в мечтания не менее глубокие, чем грезы Питу, она опустила поводья, не боясь, что ее лошадь понесет, тем более что чудовища в окрестностях не водились, а Малыш породой мало напоминал коней Ипполита.

Наконец конь остановился, а вместе с ним машинально остановился и Питу. Перед ними были ворота фермы.

— Смотри-ка! Это ты, Питу! — воскликнул мужчина могучего телосложения, с горделивым видом поивший коня из небольшого пруда.

— О Боже! Да, господин Бийо, это я самый и есть!

— У бедняги Питу новое горе! — сказала Катрин и спрыгнула с лошади, нимало не заботясь о том, что юбка ее, взмыв кверху, явила всему миру цвет ее подвязок, — тетка выгнала его из дома.

— Чем же еще он не угодил старой ханже?

— Пожалуй, тем, что я не силен в греческом, — отвечал Питу.

Этот фат еще хвастался! Ему следовало сказать «в латыни».

— Не силен в греческом, — сказал широкоплечий мужчина, — а на что тебе сдался этот греческий?

— Чтобы толковать Феокрита и читать «Илиаду».

— А какой тебе прок толковать Феокрита и читать «Илиаду»?

— Тогда я смогу стать аббатом.

— Ерунда! — сказал г-н Бийо. — Разве я знаю греческий? Разве я знаю латынь? Разве я знаю французский? Разве я умею писать? Разве я умею читать? И разве все это мешает мне сеять, жать и убирать хлеб в амбар?

— Да, но вы, господин Бийо, вы же не аббат, вы земледелец, agricola, как говорит Вергилий. О fortunatos nimium…[16]

— И что же, по-твоему, земледелец, у которого имеются шестьдесят арпанов земли под солнцем и тысяча-другая луидоров в тени, хуже длиннорясого? Отвечай немедленно, скверный служка!

— Мне всегда говорили, что быть аббатом — это самое лучшее, что есть на свете; правда, — добавил Питу, улыбнувшись самым пленительным образом, — я не всегда слушал то, что мне говорили.

— Ну и молодец, что поступал так, экий ты чудак! Видишь, я тоже могу говорить стихами, коли захочу. Мне сдается, из тебя может выйти кое-что получше, чем аббат, и тебе очень повезло, что ты не станешь заниматься этим ремеслом, особенно по нынешним временам. Знаешь, я фермер и разбираюсь в погоде, а нынче погода для аббатов скверная.

— Неужели? — спросил Питу.

— Да, скоро быть грозе, — отвечал фермер. — Ты уж мне поверь. Малый ты честный, образованный…

Питу поклонился, очень гордый тем, что впервые в жизни заслужил титул образованного.

— Значит, ты можешь зарабатывать на жизнь и не став аббатом.

Мадемуазель Бийо, вынимая из корзин цыплят и голубей, с интересом прислушивалась к беседе Питу с ее отцом.

— Зарабатывать на жизнь — это, должно быть, очень трудно, — сказал Питу.

— Что ты умеешь делать?

— Я-то? Я умею ловить птиц на ветку, намазанную клеем, и расставлять силки. Еще я неплохо подражаю пению птиц, правда, мадемуазель Катрин?

— О, еще какая правда, он распевает, точно зяблик.

— Да, но все это не профессия, — сказал папаша Бийо.

— А я о чем говорю, черт подери?

— Ты ругаешься, это уже недурно.

— Как, неужели я выругался? — воскликнул Питу. — Простите меня великодушно, господин Бийо.

— О, не за что, со мной это тоже случается, — отвечал фермер. — Эй, дьявол тебя задери, будешь ты стоять спокойно! — крикнул он своему коню, — этих чертовых першеронов хлебом не корми, только дай погарцевать да поржать. Но вернемся к тебе, — продолжал он, вновь обращаясь к Питу, — скажи, ты ленив?

— Не знаю; я занимался только латынью и греческим, и…

— И что?

— Честно говоря, я знаю их довольно скверно.

— Тем лучше, — сказал Бийо, — это доказывает, что ты не так глуп, как я думал.

Питу раскрыл глаза так широко, что они едва не выскочили из орбит: первый раз в жизни он слышал такие речи, решительно противоположные всем теориям, какие ему доводилось слышать прежде.

вернуться

16

О блаженные слишком… (лат.) — Вергилий, «Георгики», II, 458.