— Я тебя спрашиваю про другую лень: скажи, боишься ли ты усталости?
— О, усталость, это другое дело, — отвечал Питу, — нет, я могу пройти хоть десять льё и вовсе не устать!
— Ладно, это уже кое-что, — продолжал Бийо, — если ты похудеешь еще на несколько фунтов, то сможешь стать рассыльным.
— Похудею? — сказал Питу, взглянув на свою тощую фигуру, длинные костлявые руки и длинные ноги, похожие на жерди. — Сдается мне, господин Бийо, что я и так уже достаточно худ.
— По правде говоря, друг мой, — сказал фермер, покатившись со смеху, — ты настоящий клад.
Питу впервые слышал столь высокую оценку своей скромной персоны. Чем дольше он разговаривал с папашей Бийо, тем сильнее удивлялся.
— Послушай, — сказал фермер. — Я спрашиваю, ленишься ли ты, когда тебе задают работу?
— Какую работу?
— Вообще работу.
— Не знаю; я ведь никогда не работал.
Катрин рассмеялась, но папаша Бийо на этот раз остался серьезен.
— Подлые священники! — воскликнул он, погрозив могучим кулаком в сторону города. — Вот кого они растят из молодежи — никчемных бездельников. Какую пользу, спрашиваю я вас, может принести своим братьям вот этот малый?
— О, очень небольшую, я это прекрасно понимаю, — отвечал Питу. — К счастью, у меня нет братьев.
— Под братьями, — возразил Бийо, — я разумею всех людей на земле. Или, может быть, ты хочешь сказать, что люди друг другу не братья?
— Нет, конечно, не хочу, да об этом и в Евангелии говорится.
— Все люди братья и равны меж собой, — продолжал фермер.
— Э, нет, это дело другое, — сказал Питу, — если бы мы с аббатом Фортье были равны, он не стал бы так часто охаживать меня плеткой и ферулой, а если бы мы были равны с моей теткой, она не выгнала бы меня из дому.
— А я тебе говорю, что все люди равны, — настаивал фермер, — и скоро мы докажем это тиранам.
— Tyrannis! — откликнулся Питу.
— А пока, чтобы доказать это, — продолжал Бийо, — я беру тебя к себе.
— Вы берете меня к себе, дорогой господин Бийо; вы, должно быть, хотите посмеяться, если говорите такое?
— Вовсе нет. Послушай, сколько тебе нужно, чтобы не умереть с голоду?
— Ну, примерно три фунта хлеба в день.
— А кроме хлеба?
— Немного масла или сыра.
— Отлично, — сказал фермер, — я вижу, прокормить тебя не трудно. Вот мы тебя и прокормим.
— Господин Питу, — вмешалась Катрин, — разве вы больше ничего не хотели узнать у моего отца?
— Я, мадемуазель? Ах, Боже мой, нет.
— В таком случае зачем же вы сюда пришли?
— Затем, что сюда шли вы.
— Ах вот как? Очень мило с вашей стороны, — сказала Катрин, — но я не слишком доверяю комплиментам. Вы пришли, господин Питу, чтобы справиться у моего отца о вашем покровителе.
— Ах да, правда! — сказал Питу. — Подумать только, я про это совсем забыл.
— Ты хотел узнать что-то о достойнейшем господине Жильбере? — спросил фермер, причем в голосе его зазвучало беспредельное почтение.
— Именно так, — отвечал Питу, — но теперь мне это без надобности: раз господин Бийо берет меня к себе, я могу спокойно дождаться возвращения господина Жильбера из Америки.
— В таком случае, мой друг, долго ждать не придется, ибо он уже оттуда вернулся.
— Неужели? — воскликнул Питу. — Когда же это?
— Точно не знаю; но неделю назад он был в Гавре, потому что у меня в седельной кобуре лежит пакет, который он отправил мне по приезде; я получил его сегодня утром в Виллер-Котре, и вот вам доказательство.
— А почему вы знаете, отец, что пакет от него?
— Черт подери! Потому, что в пакете было письмо.
— Простите, отец, — улыбнулась Катрин, — но я думала, что вы не умеете читать. Вы ведь везде хвастаете, что не знаете грамоте.
— Что да, то да, хвастаю! Я желаю, чтобы обо мне могли сказать: «Папаша Бийо никому ничего не должен, даже школьному учителю; он сам составил свое состояние». Вот чего я желаю. Так что письмо прочел не я, а сержант жандармерии, которого я встретил на обратном пути.
— И что там говорится, отец? Господин Жильбер по-прежнему доволен нами?
— Суди сама.
И фермер, вынув из кожаного бумажника письмо, протянул его дочери.
Катрин прочла:
«Дорогой мой господин Бийо!
Я возвратился из Америки, где видел народ более богатый, великий и счастливый, чем наш. Все дело в том, что он свободен, а мы нет. Но и мы также движемся к новой эре, и каждый должен трудиться, дабы приблизить день, когда воссияет свет. Я знаю Ваши убеждения, дорогой господин Бийо, знаю, как велико Ваше влияние на собратьев-фермеров и всех достойных работников и земледельцев, которыми Вы управляете не по-королевски, а по-отечески. Внушайте им принципы самоотвержения и братской любви, которые Вы, как я мог убедиться, исповедуете сами. Философия всеобъемлюща, все люди должны узреть при свете ее факела свои права и обязанности. Посылаю Вам книжицу, где названы все эти обязанности и права. Ее автор — я, хотя мое имя не выставлено на обложке. Распространяйте содержащиеся в ней идеи — идеи всеобщего равенства; устройте так, чтобы долгими зимними вечерами кто-нибудь читал ее вслух Вашим работникам. Чтение — пища для ума, как хлеб — пища для тела.