Пока Питу облачался в свои роскошные одежды, прибыл парикмахер. Он разделил соломенные волосы Питу на три части: одной, самой густой, надлежало опуститься на спину в виде косички, двум другим — укрыть виски; боковые эти пряди носили малопоэтическое название «собачьи уши»; но что поделаешь — так их называли.
Не станем скрывать: когда Питу, причесанный, завитой, с косичкой и «собачьими ушами», в кафтане и штанах небесно-голубого цвета, в розовом жилете и рубашке с жабо, взглянул в зеркало, он с трудом узнал самого себя и обернулся, дабы удостовериться, не сошел ли на землю Адонис собственной персоной.
Но в комнате больше никого не было. Тогда Питу приятно улыбнулся и, высоко подняв голову, сунув руки в жилетные кармашки, встав на цыпочки, произнес:
— Что ж, поглядим на этого господина де Шарни!..
В самом деле, в новом облачении Анж Питу как две капли воды походил если не на пастуха из эклоги Вергилия, то на пастуха с картины Ватто.
Поэтому на кухне его ждал подлинный триумф.
— Ах, посмотрите, маменька, как хорош стал Питу! — закричала Катрин.
— И вправду, его не узнать, — сказала г-жа Бийо.
К несчастью, Катрин не ограничилась общим осмотром, восхитившим ее, и перешла к деталям. А в деталях Питу был далеко не так хорош.
— Ох, какие у вас огромные руки, — сказала Катрин, — никогда таких не видела!
— Да, — сказал Питу, — руки у меня хоть куда, правда?
— И колени большие.
— Это оттого, что я еще расту.
— А по мне, вы и так выросли уже предостаточно, господин Питу.
— Это не важно, все равно я еще вырасту; мне ведь только семнадцать с половиной.
— А икры у вас совсем тощие.
— Точно, икры так себе, но они тоже еще подрастут.
— Дай-то Бог, — сказала Катрин. — Но все равно вы очень хороши.
Питу поклонился.
— Ну и ну! — сказал фермер, входя и в свой черед окидывая Питу взглядом. — Экий ты красавец, мой мальчик! Хотел бы я, чтобы тебя увидела в таком наряде тетушка Анжелика.
— Я тоже, — сказал Питу.
— Хотел бы я послушать, что бы она на это сказала, — продолжал фермер.
— Она бы ничего не сказала, она бы взбесилась.
— Но, отец, — сказала Катрин с некоторой тревогой, — она ведь не сможет забрать его назад?
— Так она ж его выгнала.
— К тому же, — добавил Питу, — пять лет уже прошли.
— Какие пять лет? — спросила Катрин.
— Те, на которые доктор Жильбер оставил ей тысячу ливров.
— Так он оставил вашей тетушке тысячу ливров?
— Да, да, да, чтоб она заплатила за мое обучение.
— Вот какой это человек! — сказал фермер. — И всякий день я слышу о нем нечто подобное. Вот почему, — Бийо решительно махнул рукой, — я буду верен ему до гробовой доски.
— Он хотел, чтобы я выучился ремеслу.
— И был прав. Но случается так, что хорошие намерения извращаются дурными людьми. Человек оставляет тысячу ливров на то, чтобы парнишку обучили ремеслу, — глядь, а парнишку вместо этого отдают длиннорясому, который хочет запереть его в семинарию. И сколько же она платила твоему аббату Фортье?
— Кто?
— Твоя тетка.
— Она ему ничего не платила.
— Выходит, двести ливров доброго господина Жильбера она прикарманивала?
— Наверное.
— Послушай, я хочу дать тебе совет, Питу: когда эта старая ханжа, твоя тетка, окочурится, пошарь хорошенько повсюду: в шкафах, в матрасах, в горшках с цветами.
— Зачем? — спросил Питу.
— Затем, что ты найдешь там клад, вот зачем. Старые луидоры в шерстяном чулке. Да, именно в чулке, потому что в кошелек ее сбережения не влезут.
— Вы думаете?
— Я уверен. Но мы еще потолкуем об этом в свое время и в своем месте. А пока нам предстоит небольшая прогулка. Книга доктора Жильбера у тебя с собой?
— Она у меня в кармане.
— Отец, — спросила Катрин, — вы все обдумали?
— Тому, кто делает доброе дело, думать нечего, дитя мое, — ответил фермер, — доктор велел мне читать людям эту книгу, распространять содержащие в ней принципы — значит, книга будет прочитана, а принципы распространены.
— Но мы-то с матушкой сможем пойти к мессе? — робко поинтересовалась Катрин.