Когда недоразумение разъяснилось, люди из обеих толп начали брататься, обниматься; затем процессия продолжила свой путь.
Во время остановки любопытство тех, кто, даже поднявшись на цыпочки, не мог ничего увидеть, разгорелось еще ярче, и новая тяжесть обрушилась на поводья, седло и стремена Марго, так что когда толпа снова двинулась вперед, несчастное животное в буквальном смысле слова рухнуло на землю, не вынеся этого груза.
На углу улицы Ришелье Бийо оглянулся: Марго уже не было видно.
Он почтил память бедной коняги тяжким вздохом, а, затем так громко, как только позволяла его глотка, трижды выкрикнул имя Питу, как Делали римляне на похоронах родичей; ему показалось, что какой-то голос из глубины толпы ответил ему. Но голос этот затерялся среди угрожающих и приветственных криков, на которые не скупились парижане.
Процессия двигалась вперед.
Все лавочки закрылись; однако все окна были открыты и из них слышались ободряющие возгласы упоенных зрителей. Так толпа добралась до Вандомской площади. Здесь ее ждало еще одно неожиданное препятствие.
Как бревна, плывущие по вышедшей из берегов реке, встречают на своем пути опоры моста, так народная армия натолкнулась на Королевский немецкий полк, занимавший Вандомскую площадь.
Иноземные драгуны, увидев людской поток, запрудивший улицу Сент-Оноре и начавший выплескиваться на Вандомскую площадь, пустили во весь опор своих застоявшихся лошадей, которым надоело топтаться на месте пять часов подряд, и они ринулись на толпу.
Те, кто несли бюсты, приняли на себя первый удар и рухнули, придавленные собственной ношей. Савояр, шедший перед Бийо, поднялся первым, схватил бюст герцога Орлеанского и, укрепив его на конце палки, взметнул над головой с криком: «Да здравствует герцог Орлеанский! Да здравствует Неккер!». Первого из них он никогда не видел, о втором ничего не знал.
Бийо хотел было поступить так же с бюстом Неккера, но его опередили. Юноша лет двадцати четырех-двадцати пяти, одетый достаточно элегантно, чтобы прослыть щеголем, не сводил глаз с изваяния министра и, как только бюст очутился на земле, завладел им.
Напрасно фермер шарил вокруг себя: бюст Неккера уже венчал длинную пику и вместе с бюстом герцога Орлеанского плыл над толпой Внезапно площадь озарилась ярким светом. В ту же секунду грянул залп, засвистели пули; что-то тяжелое ударило Бийо в голову; он упал. В первую минуту ему показалось, что он умирает.
Но, поскольку он не потерял сознания и ощущал только резкую боль в голове, фермер сообразил, что не убит, а самое большее ранен, и, поднеся руку ко лбу, чтобы выяснить, насколько серьезно его ранение, понял, что контужен в голову; затем он взглянул на свои руки и увидел, что они залиты кровью.
Юноше же в модном наряде, шедшему впереди Бийо, пуля попала в самое сердце. Он-то и был убит, и кровь на руках Бийо была его кровью. Фермера ударил по голове бюст Неккера, выпавший из рук сраженного насмерть щеголя.
Бийо испустил вопль, полный ярости и ужаса; толпа подхватила этот вопль, и он, траурным эхом прокатившись по округе, долетел до самой улицы Сент-Оноре.
Гнев подсказал Бийо, что делать: не раздумывая, он схватил бюст, валявшийся на земле подле корчившегося в предсмертных муках юноши и измаранный его кровью, поднял его над головой и, презирая опасность, стал выкрикивать во весь голос слова протеста.
Но в тот же миг широкая и могучая рука легла на плечо Бийо и надавила на него с такой силой, что фермеру пришлось пригнуться. Он хотел высвободиться, но другая, не менее могучая рука опустилась на другое его плечо. Взревев от ярости, Бийо обернулся, чтобы выяснить, какой противник покушается на его свободу.
– Питу! – вскричал он.
– Да, да, – ответил Питу, – пригнитесь немного, а там посмотрим.
И, удвоив усилия, Питу заставил непокорного фермера улечься на землю рядом с собой.
Не успели они прижаться лицом к мостовой, как раздался второй залп. Савояр, несший бюст герцога Орлеанского, рухнул в свой черед, раненный в ногу.
Затем мостовая задрожала под копытами коней. Драгуны двинулись в атаку вторично; конь с развевающейся гривой, гневный, словно конь Апокалипсиса, пронесся над несчастным савояром, почувствовавшим, как в грудь его вонзается острие копья.
Грозное войско ринулось в глубину улицы, неся с собой ужас и смерть! На тротуаре остались лежать только трупы. Живые убегали по прилегающим улицам. Окна затворились. Восторженные крики и гневные возгласы сменились скорбной тишиной.
Бийо, по-прежнему удерживаемый осторожным Питу, выждал немного; затем, поняв, что опасность удаляется вместе с шумом, он встал на колено, меж тем как Питу, подобно зайцу в норе, поднял не голову, но ухо.
– Я вижу, господин Бийо, – сказал Питу, – вы были правы: мы прибыли как раз вовремя.
– Давай-ка помоги мне.
– А что нужно сделать? Убежать отсюда?
– Нет; юный щеголь убит, но бедняга савояр, я думаю, просто лишился чувств. Помоги мне взвалить его на спину, мы не можем бросить его здесь на растерзание этим чертовым немцам.
Слова Бийо задели Питу за живое. Не говоря ни слова, он выполнил приказание. Приподняв окровавленное бесчувственное тело савояра, он взвалил его, словно куль, на плечи могучего фермера, который, решив, что улица Сент-Оноре свободна, двинулся вместе с Питу к Пале-Роялю.
Глава 11.
НОЧЬ С 12 НА 1.3 ИЮЛЯ
Улица показалась Бийо и Питу безлюдной оттого, что драгуны, бросившись в погоню за убегающей толпой, поскакали в направлении рынка Сент-Оноре и рассеялись по улицам Людовика Великого и Гайона, но чем ближе подходил фермер к Пале-Роялю, безотчетно твердя вполголоса слово: «Месть!», тем больше людей возникало на углах улиц и переулков, на порогах домов; поначалу молчаливые и растерянные, они оглядывались вокруг и, убедившись в отсутствии драгунов, присоединялись к траурному шествию, повторяя сперва вполголоса, а затем в полный голос то же самое слово: «Месть!»
Питу шел вслед за фермером с колпаком савояра в руке.
Когда страшная траурная процессия достигла площади Пале-Рояля, хмельной от гнева народ уже держал там совет и просил у французских солдат защиты от чужеземцев.
– Что это за люди в мундирах? – спросил Бийо, указывая на солдат, которые перегораживали площадь Пале-Рояля, растянувшись цепью от главных ворот дворца до Шартрской улицы.
– Это французские гвардейцы! – крикнули несколько голосов.
– Как же так? – сказал Бийо, подходя к гвардейцам поближе и показывая им тело савояра, который к этому времени уже испустил дух. – Как же так? Вы, французы, позволяете немцам убивать нас!
Гвардейцы невольно подались назад.
– Он мертв! – прошептали несколько голосов.
– Да, он мертв! Он убит, и не он один.
– Кто же его убил?
– Драгуны Королевского немецкого полка. Вы разве не слыхали криков, стрельбы, топота копыт?
– Слыхали, слыхали! – ответили разом две или три сотни голосов. – На Вандомокой площади расправлялись с народом.
– Да ведь вы-то тоже народ, тысяча чертей! – воскликнул Бийо, обращаясь к солдатам. – Разве не подлость с вашей стороны – позволять немцам убивать ваших братьев?!
– Подлость? – послышался в ответ угрожающий шепот.
– Да.., подлость! Я это сказал и своих слов обратно не возьму. Или, может быть, вы хотите убить меня, чтобы доказать, что вы не подлецы?
С этими словами Бийо сделал несколько шагов к тому месту, откуда раздались угрозы.
– Ладно-ладно!.. Хватит… – сказал один из солдат. – Вы, друг мой, храбрый малый, но вы буржуа и можете делать, что хотите, а военные – солдаты, они выполняют приказ.
– Выходит, – закричал Бийо, – если вам дадут приказ стрелять в нас, безоружных людей, вы будете стрелять – вы, наследники тех, кто при Фонтенуа позволили англичанам первыми открыть огонь?!
– За себя ручаюсь: я стрелять не стану, – сказал кто-то из гвардейцев.