– Сдается мне, дорогой господин Бийо, что мы попали в ловушку, – сказал Питу.
– Ерунда, – отвечал Бийо, – невозможно поймать в ловушку пять или шесть тысяч человек, а нас здесь никак не меньше.
Драгуны медленно, но верно приближались.
– У нас еще осталась в запасе Королевская улица, – сказал Бийо. – Ну-ка, Питу, пошли.
Питу следовал за фермером как тень.
Но у заставы Сент-Оноре улицу перегораживала цепь солдат.
– Ну и ну! – воскликнул Бийо. – Пожалуй, ты прав, друг Питу.
– Хм! – только и сказал в ответ Питу.
Но горечь, звучавшая в его голосе, показывала, что он дорого бы дал за то, чтобы оказаться неправым.
В самом деле, принц де Ламбеск ловким маневром окружил зевак и мятежников, число которых доходило до шести тысяч и, перекрыв проходы по мосту Людовика XV, по набережным, по Елисейским полям, по Королевской улице и по улице монастыря Фельянтов, создал некое подобие огромного стального лука, тетивой которого являлась стена сада Тюильри, которую было трудно одолеть, и решетка Разводного моста, одолеть которую было почти невозможно.
Бийо оценил положение: оно было дурно. Однако, будучи человеком спокойным, хладнокровным и в минуты опасности весьма изобретательным, он огляделся и, заметив на берегу реки кучу бревен, сказал:
– Есть у меня одна мысль, Питу. А ну-ка, пошли.
Питу, не спрашивая у фермера, какая именно мысль осенила его, последовал за ним.
Бийо направился к бревнам и ухватился за одно из них, бросив Питу: «Помоги мне». Питу поспешил на помощь, опять-таки не спрашивая, в каком именно деле эта помощь требуется; он настолько доверял фермеру, что спустился бы вслед за ним в ад, не обратив внимания ни на длину лестницы, ни на глубину пропасти.
Папаша Бийо взялся за бревно с одного конца, Питу с другого.
Оба возвратились на набережную с грузом, который с трудом смогли бы поднять пять или шесть обычных людей.
Сила всегда вызывает у народа восхищение, поэтому, как ни тесна была толпа на площади, она раздвинулась, чтобы пропустить Бийо и Питу.
Затем многие сообразили, что эти двое действуют в общих интересах, и несколько человек стали прокладывать дорогу нашим героям, идя перед ними с криком: «Расступитесь! Расступитесь!»
– А все-таки, папаша Бийо, – спросил Питу, когда они одолели шагов тридцать, – долго мы будем так идти?
– До решетки Тюильри.
– О! – выдохнула сразу все понявшая толпа и раздвинулась еще шире.
Питу поглядел вперед и увидел, что от решетки его и Бийо отделяют еще шагов тридцать.
– Дойду, – изрек он с пифагорейской немногословностью.
Ему было тем легче выполнить обещанное, что пять-шесть самых могучих мужчин из толпы подставили свои плечи под бревно.
Дело пошло живее.
В пять минут они очутились перед решеткой.
– Ну-ка, – скомандовал Бийо, – навались!
– Теперь я понял, – сказал Питу, – мы сделали военную машину. Римляне называли это тараном.
Придя в движение, бревно страшным ударом потрясло ворота Тюильри.
Солдаты, несшие караул внутри сада, бросились к решетке, дабы противостоять нападению, но с третьего удара ворота подались, распахнулись, и толпа ринулась в их зияющую мрачную пасть.
По движению толпы принц де Ламбеск понял, что те, кого он полагал своими пленниками, нашли выход из ловушки, и пришел в ярость. Он пришпорил коня и поскакал вперед, чтобы лучше оценить положение. Драгуны, располагавшиеся за его спиной, решили, что он подает им сигнал к наступлению, и двинулись следом. Разгоряченных коней было трудно удержать, да всадники, желавшие взять реванш за поражение на площади Пале-Рояля, должно быть, их и не удерживали.
Принц понял, что драгунов уже не остановить; они ринулись на безоружную толпу, и душераздирающие вопли женщин и детей понеслись к небесам, взывая к Господнему возмездию.
Страшная трагедия свершилась под покровом ночи. Жертвы обезумели от боли, солдаты – от ярости.
Народ, находившийся на террасах, попытался защищаться; в драгунов полетели стулья. Принц де Ламбеск, получив удар по голове, взмахнул саблей, ничуть не тревожась о том, что обрушивает ее на невинного, и семидесятилетний старец свалился к его ногам.
Бийо увидел это и испустил вопль.
Не медля ни секунды, фермер вскинул карабин к плечу, огненная нить прошила тьму, и, если бы по воле случая лошадь принца в этот самый миг не встала на дыбы, он расстался бы с жизнью.
Пуля вонзилась в шею лошади, и та рухнула на землю.
Все кругом решили, что принц убит. Тогда драгуны ринулись в сад, стреляя в спину убегающим.
Но те рассеялись по просторному саду и укрылись за деревьями.
Бийо хладнокровно перезарядил карабин.
– Клянусь честью, Питу! Ты был прав, – сказал он. – Я думаю, мы подоспели вовремя.
– Кажется, я держусь молодцом, – сказал Питу, прицеливаясь в самого толстого из драгунов и спуская курок. – Сдается мне, это не так трудно, как я думал.
– Да, – сказал Бийо, – но бесполезное молодечество – еще не храбрость. Ступай за мной, Питу, и постарайся, чтобы сабля не путалась у тебя в ногах.
– Подождите немножко, дорогой господин Бийо. Если я вас потеряю, мне некуда будет податься. Я ведь не знаю Париж так, как вы; я здесь в первый раз.
– Пошли-пошли, – сказал Бийо и двинулся вперед по той террасе, что ближе к воде. Когда они с Питу миновали пехотинцев, спешивших по набережной на выручку к драгунам принца де Ламбеска, и достигли края террасы, фермер сел на парапет и спрыгнул на набережную.
Питу последовал его примеру.
Глава 12.
ЧТО ПРОИСХОДИЛО В НОЧЬ С 12 НА 13 ИЮЛЯ 1789 ГОДА
Очутившись на набережной, два провинциала увидели, как сверкают на мосту Тюильри ружья нового отряда, который, судя по всему, был отрядом противника; тогда наши герои спустились к самой воде и пошли дальше берегом Сены.
Часы во дворце Тюильри пробили одиннадцать.
Как только фермер и Питу оказались под деревьями, растущими над рекой, под прекрасными осинами и высокими липами, уходящими корнями под воду, как только густая – .листва укрыла их, они улеглись на траву и стали держать совет.
Вопрос был в том, оставаться ли им на месте, то есть в относительной безопасности, или же вернуться на улицы и принять участие в той борьбе, которая наверняка продлится еще добрую половину ночи?
Вопрос этот задал Бийо; ответа он ждал от Питу.
Питу за последние два дня сильно вырос в глазах фермера. Причиной тому была, во-первых, ученость, которую он выказал давеча, а затем отвага, какую он проявил нынче. Питу ощущал эту перемену, однако не только не возгордился, но, напротив, преисполнился еще большей благодарности к фермеру: юноша был от природы скромен.
– Господин Бийо, – сказал он, – вы, безусловно, более отважны, а я менее труслив, чем я думал. Гораций, который, между прочим, не нам чета, во всяком случае в том, что касается поэзии, в первой же схватке бросил оружие и бежал, а я сберег свой мушкетон, что доказывает, что я храбрее Горация.
– Ну, и что ты хочешь этим сказать?
– Я хочу сказать, дорогой мой господин Бийо, что даже самый храбрый человек может погибнуть от пули.
– Дальше?
– Дальше, дорогой господин Бийо, следует вот что: вы говорили, что вас влечет в Париж важная цель…
– Тысяча чертей! Меня влечет ларец.
– Значит, вы приехали сюда из-за ларца? Да или нет?
– Я приехал из-за ларца, черт подери, и не из-за чего другого!
– Но если вы погибнете от пули, дело, из-за которого вы приехали, не будет сделано.
– Честно говоря, Питу, ты тысячу раз прав!
– Слышите грохот и крики? – продолжал Питу. – Там дерево рвется, как бумага, железо гнется, как лен.
– Потому что народ разъярен, Питу.
– Но, – осмелел Питу, – мне кажется, что и король разъярен не меньше.
– При чем тут король?
– При том, что австрийцы, немцы, все эти псы, как вы их называете, – солдаты короля. И если они стреляют в народ, значит, им приказал король. А коли он отдает такие приказы, значит, он тоже в ярости, разве не так?