Питу заметил ее колебания, но не придал им значения. Ему и в голову не могло прийти, что тетка может подарить ему целое су.
Он принялся за изготовление силков.
Назавтра он попросил у мадмуазель Анжелики мешок.
– Зачем? – осведомилась старая дева.
– Затем, что он мне нужен, – отвечал Питу.
Держался он крайне таинственно.
Мадмуазель. Анжелика вручила племяннику требуемый мешок, положила туда хлеба и сыра на завтрак и обед, и на заре он отправился в Волчью рощу.
Тетушка же Анжелика тем временем взялась ощипывать малиновок, которых прочила на завтрак и обед себе самой. Двух дроздов она отнесла аббату Фортье, а четырех других продала хозяину трактира «Золотой шар», который заплатил ей за каждого по 3 су и посулил платить столько же впредь.
Тетушка Анжелика вернулась домой сияющая. С Питу на ее дом снизошло благословение Божие.
«Да, – думала она, поедая малиновок, жирных, как садовые овсянки, и нежных, как лесные жаворонки, – правду говорят, что добрые дела вознаграждаются».
Анж появился дома под вечер; сумка его чудесно округлилась. На этот раз тетушка Анжелика ждала его не за дверью, а на пороге, а вместо подзатыльника мальчика встретила гримаса, отдаленно напоминающая улыбку.
– Вот и я! – сказал, входя в комнату, Питу; в тоне его звучала самоуверенность человека, сознающего, что он прожил день недаром.
– Ты и твой мешок, – сказала тетка Анжелика.
– Я и мой мешок, – повторил Питу.
– И что же лежит в твоем мешке? – осведомилась тетка Анжелика, с любопытством протягивая к нему руки.
– Шишки.
– Шишки?
– Конечно; сами посудите, тетушка Анжелика: если бы папаша Лаженес, сторож Волчьей рощи, увидал, что я рыскаю по его участку без мешка, он бы тут же спросил:
«Что это ты здесь делаешь, маленький бродяга?» И вдобавок что-то бы заподозрил. Другое дело, если я хожу с мешком; он меня спросит, что я здесь делаю, а я в ответ:
«Я-то? Я шишки собираю. А что, теперь уже запрещено собирать шишки?» – «Нет». – «Ну вот; раз это не запрещено, значит, вы мне ничего не можете сделать» И, действительно, пусть только попробует что-нибудь мне сделать – нет у него такого права.
– Выходит, вместо того, чтобы расставлять силки, ты целый день собирал шишки, бездельник! – завопила тетушка Анжелика, которая, не желая вникать в тонкости, думала только об ускользавших от нее кроликах.
– Наоборот, я расставлял силки, собирая шишки, прямо на глазах папаши Лаженеса.
– И он ничего тебе не сказал?
– Почему же? Он сказал: «Передай привет тетушке Питу». Вообще-то он молодчина, правда?
– А кролики? – продолжала гнуть свое тетушка Анжелика, которую ничто не могло отвлечь от главной цели.
– Кролики? Луна встает в полночь, в час пополуночи я схожу взглянуть, поймались они или нет.
– Сходишь куда?
– В лес.
– Как, в час пополуночи ты пойдешь в лес?
– Конечно.
– И ты не боишься?
– А чего мне бояться?
Тетушка Анжелика была столько же очарована храбростью Питу, сколько удивлена его ловкостью.
Дело в том, что Питу, простодушный, как все дети природы, не знал ни одного из тех ложных страхов, что мучают городских детей.
Поэтому в полночь он, не моргнув глазом, отправился в путь вдоль кладбищенской стены. Невинный ребенок, никогда не оскорблявший своим независимым существованием ни Бога, ни людей, так же мало боялся мертвых соотечественников, как и живых.
Боялся Питу одного-единственного существа – папашу Лаженеса, отчего нарочно сделал крюк, чтобы пройти мимо его дома. Поскольку двери и ставни были закрыты, а свет в доме потушен, Питу, дабы удостовериться, что сторож у себя, а не в лесу, принялся лаять по-собачьи так похоже, что Ронфло, пес папаши Лаженеса, принял этот лай за чистую монету и, разразившись лаем еще более заливистым, подбежал к двери, чтобы принюхаться.
С этой минуты Питу успокоился. Раз Ронфло дома, значит, дома и папаша Лаженес. Ронфло и папаша Лаженес были неразлучны, и если на горизонте показывался один, можно было поручиться, что очень скоро рядом возникнет и другой.
Итак, совершенно успокоенный, Питу направил свои стопы к Волчьей роще. Силки сделали свое дело, два кролика попались в ловушки и там задохлись.
Питу сунул их в широкий карман того чересчур длинного кафтана, который уже через год стал ему слишком короток, и возвратился к тетушке.
Старая дева уже легла, но жадность не давала ей уснуть; подобно Перетте, она уже сосчитала, какую сумму выручит, если будет продавать по четыре кроличьи шкурки в неделю, и подсчеты эти так увлекли ее, что она не сомкнула глаз; увидев мальчика, она с дрожью в голосе осведомилась о том, что он принес.
– Всего пару. Эх, тетушка Анжелика, не моя вина, что я не принес больше; сдается мне, что кролики папаши Лаженеса – большие хитрецы.
Результат превзошел все ожидания тетушки Анжелики: сияя от радости, она взяла несчастных зверей, обследовала их шкурки, и, убедившись, что они не понесли никакого урона, заперла тушки в кладовку, где отродясь не водилось такой пищи, какая появилась там стараниями Питу.
Затем она довольно мягко предложила Питу лечь спать, и уставший ребенок последовал ее совету, даже не поужинав, что еще больше расположило к нему тетушку.
Через день Питу повторил свой опыт: удача снова улыбнулась ему; более того, он поймал уже не двух, а целых трех кроликов.
Две тушки отправились в трактир «Золотой шар», третья – в дом священника. Тетушка Анжелика не упускала случая задобрить аббата Фортье, который со своей стороны всегда напоминал о ее добродетелях благотворителям из числа своих прихожан.
Дела шли таким чередом три или четыре месяца подряд. Тетушка Анжелика была в восторге, Питу находил положение сносным. Он вел в Виллер-Котре почти такую же жизнь, как в Арамоне, разве что здесь его существование не скрашивала материнская любовь. Однако неожиданное обстоятельство, которое, впрочем, вполне можно было предвидеть, развеяло иллюзии тетушки и прервало лесные похождения племянника.
Из Нью-Йорка пришло письмо от доктора Жильбера. Ступив на американский берег, путешественник-философ не забыл своего малолетнего подопечного. Он осведомлялся у мэтра Ниге, соблюдаются ли поставленные им условия, и требовал либо немедленного исполнения договора – в том случае, если он до сих пор не выполнен, либо его разрыва – в том случае, если никто и не собирается его выполнять.
Нотариус встревожился. На карту была поставлена его репутация; он немедля явился к тетушке Питу с письмом доктора в руках и потребовал отчета.
Отступать старой деве было некуда: вид Питу опровергал все ссылки на его слабое здоровье. Он был высок и тощ, но деревья в лесу тоже высоки и тощи, что не мешает им пребывать в самом добром здравии.
Мадмуазель Анжелика попросила неделю на размышления с тем, чтобы выбрать для племянника ремесло.
Питу был так же печален, как и его тетка. Его образ жизни казался ему превосходным, и другого он не желал.
В эту неделю обоим было не до птиц и не до кроликов! к тому же стояла зима, а зимой птицы пьют где попало, люди же оставляют следы, и папаша Лаженес меньше чем через сутки наверняка определил бы, какой ловкий плут опустошает охраняемые им владения.
В отсутствие добычи старая дева вновь выпустила когти. Перед Питу, вновь оказалась прежняя тетушка Анжелика, наводившая на него беспредельный ужас и подобревшая на мгновение лишь под действием корысти – главного движителя ее существования.
Чем ближе подходил назначенный срок, тем сильнее злобилась старая дева, так что на пятый день Питу уже только и мечтал о том, чтобы тетка отдала его в учение – не важно, к кому, лишь бы не оставаться при ней мальчиком для битья.
Внезапно измученный ум старой ханжи осенила великолепная идея. Идея эта мгновенно вернула ей покой, утраченный шесть дней назад.
Заключалась эта идея в том, чтобы попросить аббата Фортье безвозмездно принять несчастного Питу в школу, а затем, выхлопотав ему стипендию, учрежденную его высочеством герцогом Орлеанским, отдать его в семинарию. Тетке Анжелике эта учеба не стоила бы ни су, а г-н Фортье был просто обязан порадеть племяннику богомольной особы, сдающей внаймы стулья в его церкви и в придачу уже полгода ублажавшей его дроздами и кроликами. Таким образом Анж, помещенный под стеклянный колпак, приносил бы тетушке доход в настоящем и сулил его в будущем.