— Премного благодарен, мадемуазель, но я вам уже сказал, что я в этом не нуждаюсь и останусь на ферме, если, конечно, ваш отец меня не прогонит.
— А какого дьявола я стану тебя прогонять? — спросил грубый голос, в котором Катрин, вздрогнув, узнала голос отца.
— Милый Питу, — тихонько прошептала она, — не говорите отцу про господина Изидора, прошу вас.
— Ну, отвечай живее!
— Но… не знаю, быть может, вы сочтете, что я недостаточно учен, чтобы быть вам полезным, — пролепетал вконец смущенный Питу.
— Недостаточно учен! Да ты считаешь, как Барем, а читаешь так, что утрешь нос школьному учителю, а он мнит себя великим грамотеем. Нет, Питу, мне людей посылает сам Господь Бог, и если уж они ко мне попали, то остаются столько времени, сколько угодно Богу.
Питу возвратился на ферму, ободренный этими словами, но до конца не успокоенный. За эти полдня в душе его свершилась огромная перемена. Он утратил веру в себя, а это такая вещь, которую, раз потеряв, уже не вернуть; поэтому Питу, против обыкновения, спал ночью очень плохо. Ворочаясь с боку на бок, он вспоминал книгу доктора Жильбера, обращенную против знати, против злоупотреблений привилегированных сословий, против трусости тех, кто им подчиняется; Питу показалось, что только теперь он начал понимать все те красивые слова, которые читал утром, и он дал себе слово, как только рассветет, прочесть в одиночестве и про себя тот шедевр, что недавно читал на людях и вслух.
Но, поскольку Питу плохо спал, проснулся он поздно. Тем не менее он решил исполнить задуманное. Было семь часов. Фермер должен был вернуться к девяти; впрочем, застань он Питу за чтением, он бы только одобрил это занятие, которое сам же ему присоветовал.
Итак, юноша спустился по приставной лесенке и уселся на скамейке под окном Катрин. Случай привел Питу в это место или ему было известно, что это за скамейка? Как бы там ни было, Питу, вновь облаченный в свой старый повседневный наряд (его еще не успели заменить), состоявший из черных штанов, зеленой блузы и порыжевших башмаков, вытащил брошюру из кармана и принялся за чтение.
Не станем утверждать, что поначалу глаза его вовсе не отрывались от страниц, дабы бросить взгляд на окно; но, поскольку в окне этом, окаймленном настурциями и вьюнком, никого не было видно, Питу в конце концов всецело предался чтению.
Впрочем, хотя он и смотрел только в книгу, рука его ни разу не потянулась перевернуть страницу; можно было поручиться, что мысли его блуждают где-то далеко и он не столько читает, сколько грезит.
Внезапно Питу почудилось, что на страницы брошюры, прежде освещенные утренним солнцем, упала тень. Тень эта была так густа, что источником ее не могло быть облако; оставалось предположить, что ее отбрасывает непрозрачное тело, а среди непрозрачных тел встречаются донельзя прелестные — поэтому Питу живо обернулся, дабы узнать, кто же заслонил от него солнце.
Его ждало разочарование. В самом деле, тело, отнявшее у него ту толику света и тепла, какую Диоген требовал у Александра, было непрозрачным, но назвать его очаровательным было решительно невозможно; напротив, оно имело крайне неприятный вид.
Это был мужчина лет сорока пяти, еще более длинный и тощий, чем Питу, и ходивший почти в таком же потертом платье; читая брошюру через плечо нашего героя, он, казалось, был настолько же внимателен, насколько рассеян был Питу.
Наш герой очень удивился. На губах человека в черном появилась любезная улыбка, обнажившая оставшиеся во рту четыре зуба: два сверху и два снизу, острые, словно кабаньи клыки.
— Американское издание, — сказал незнакомец гнусавым голосом, — формат ин-октаво: «О свободе людей и независимости наций». Бостон, тысяча семьсот восемьдесят восьмой год.
Пока человек в черном произносил эти слова, Питу от изумления все шире и шире раскрывал глаза, так что, когда человек в черном замолчал, они стали совершенно круглыми.
— Бостон, тысяча семьсот восемьдесят восьмой год. Именно так, сударь, — подтвердил Питу.
— Это трактат доктора Жильбера? — осведомился человек в черном.
— Да, сударь, — вежливо согласился Питу.
Тут он поднялся, потому что слышал, что с тем, кто выше тебя по званию, не следует разговаривать сидя, а простодушный Питу во всяком человеке видел высшего по званию.
Но, поднимаясь, Питу заметил в окне что-то розовое и движущееся. Это была мадемуазель Катрин. Девушка смотрела на него как-то странно и подавала ему непонятные знаки.
— Сударь, не сочтите за нескромность, — спросил человек в черном, стоявший спиной к окну и не видевший всей этой пантомимы, — скажите, чья это книга?
И он указал пальцем, не касаясь, на брошюру, которую Питу держал в руках.
Питу хотел было ответить, что книга принадлежит г-ну Бийо, но тут до его слуха донеслись слова, сказанные почти умоляющим шепотом:
— Скажите, что она ваша.
Человек в черном, не сводивший глаз с книги, ничего не услышал.
— Сударь, — величаво произнес Питу, — эта книга моя.
Человек в черном поднял голову, ибо заметил наконец, что Питу то и дело устремляет куда-то удивленный взор. Однако Катрин угадала его намерение и, быстрая, как птичка, спряталась в глубине комнаты.
— Что вы там высматриваете? — спросил человек в черном.
— О сударь, — сказал Питу с улыбкой, — позвольте мне вам заметить, что вы весьма любопытны, curiosus, или, скорее, avidus cognoscendi[14], как говорил мой учитель аббат Фортье.
— Итак, вы утверждаете, — продолжал незнакомец, нимало не смутившись образованностью, выказанной Питу в надежде снискать большее уважение собеседника, — вы утверждаете, что эта книга принадлежит вам?
Питу скосил глаза так, чтобы окно вновь попало в поле его зрения. В окне снова показалась Катрин и утвердительно кивнула головой.
— Да, сударь, — ответил Питу. — Быть может, вы желаете ее прочесть, или, иначе говоря, вы avidus legendi libri[15]либо legendae historiae[16].
— Сударь, — отвечал человек в черном, — вы, кажется, принадлежите к сословию более высокому, нежели то, какое обличает ваш наряд: non dives vestitu sed ingenio[17], вследствие чего я вас арестую.
— Как! Вы меня арестуете? — воскликнул Питу, вне себя от изумления.
— Да, сударь, следуйте за мной, прошу вас.
На этот раз Питу бросил взгляд не вверх, но вбок и увидел двух полицейских, возникших словно из-под земли и ожидавших приказаний черного человека.
— Составим протокол, господа, — сказал человек в черном.
Один из полицейских связал руки Питу веревкой, а книгу доктора Жильбера оставил у себя.
Потом он привязал самого Питу к кольцу, вделанному в стену под окном. Питу хотел было воспротивиться, но услышал тихую команду голоса, имевшего над ним такую большую власть:
— Не спорьте.
Поэтому, к полному восторгу полицейских и, главное, черного человека, он покорился своим гонителям, и они, утратив осторожность, оставили его одного, а сами вошли в дом Бийо. Полицейские хотели принести оттуда стол для составления протокола, а чего хотел черный человек… это мы узнаем позднее.
Не успели они скрыться, как Питу услышал тот же голос.
— Поднимите руки! — скомандовала мадемуазель Бийо.
Питу, подняв не только руки, но и голову, увидел бледное, испуганное лицо Катрин; в руках девушка держала нож.
— Выше… еще выше… — приказала она.
Питу поднялся на цыпочки.
Катрин высунулась из окна; лезвие коснулось веревки, и руки Питу вновь обрели свободу.
— Возьмите нож, — сказала Катрин, — и разрежьте веревку, которой вы привязаны к кольцу.
Повторять ей не пришлось: Питу разрезал веревку и стал совершенно свободен.
— А теперь, — сказала Катрин, — вот вам двойной луидор; у вас быстрые ноги, спасайтесь; бегите в Париж и предупредите доктора.
Закончить она не успела: в ту секунду, когда к ногам Питу упал двойной луидор, на пороге дома показались полицейские.