Себастьен взглянул на фермера и, видя, что тот говорит совершенно искренне, смягчился.
— Дело вот в чем, — сказал он, — в Лильбоне отец успел нацарапать карандашом на книге несколько слов:
"Себастьен, меня схватили и везут в Бастилию. Терпи, надейся и трудись.
Лильбон, 7 июля 1789 года.
P.S. Меня схватили, потому что я боролся за свободу.
Мой сын учится в коллеже Людовика Великого, в Париже. Умоляю того, кто найдет эту книгу, во имя человечности передать ее моему сыну: его зовут Себастьен Жильбер".
— И что произошло с книгой? — спросил Бийо, задыхаясь от волнения.
— Он вложил между страниц золотую монету, перевязал книгу шнурком и выбросил в окошко.
— И?..
— И ее нашел местный кюре. Он выбрал самого крепкого юношу из своей паствы и сказал ему: "Оставь двенадцать франков своей голодающей семье, а другие двенадцать франков возьми себе и ступай с этой книгой в Париж к бедному мальчугану, у которого отца схватили из-за того, что он слишком сильно любит народ". Юноша прибыл в Париж вчера в полдень и отдал мне книгу отца — вот откуда я знаю, что отец арестован.
— Ну и дела! — сказал Бийо. — Это немного примиряет меня со священниками. К несчастью, не все они таковы. А где этот отважный юноша?
— Отправился вчера вечером в обратный путь; он надеется сберечь для своих родных пять франков из двенадцати, которые взял на дорогу.
— Как это прекрасно, Жильбер, как это прекрасно! — сказал Бийо, плача от радости. — О, какой добрый у нас народ, ведь правда, Себастьен?
— Теперь вы знаете все.
— Да.
— Вы обещали вернуть мне отца, если я вам все расскажу. Я рассказал; подумайте, как сдержать слово.
— Я уже сказал, что спасу его или погибну. А теперь покажи мне книгу.
— Вот она, — отвечал мальчик, доставая из кармана "Общественный договор".
— А где письмо твоего отца?
— Вот здесь.
— Можешь не беспокоиться, — сказал Бийо, поцеловав строки, начертанные доктором. — Я иду в Бастилию, чтобы вернуть тебе отца.
— Несчастный! — сказал ректор, беря руки Бийо в свои. — Как же вы проникнете к государственному преступнику?
— Захватив Бастилию, тысяча чертей!
Несколько гвардейцев рассмеялись. В одно мгновение смех охватил всю толпу.
— Да что же такое эта Бастилия, скажите на милость? — взревел Бийо, окинув толпу сверкающим от ярости взглядом.
— Камни, — сказал один солдат.
— Железо, — сказал другой.
— И огонь, — добавил третий. — Берегитесь, старина, он жжется.
— Да, да, он жжется, — повторила устрашенная толпа.
— Ах вот как, парижане, — возопил фермер, — ах вот как! У вас есть кирки, а вы боитесь камней; у вас есть свинец, а вы боитесь железа; у вас есть порох, а вы боитесь огня! Трусливые парижане! Подлые парижане! Парижане, созданные, чтобы прозябать в рабстве! Тысяча дьяволов! Найдется здесь хоть один храбрый человек, который пойдет со мной и Питу на приступ королевской Бастилии?! Я — Бийо, фермер из Иль-де-Франса. За мной, вперед!
Отвага внушила Бийо самые возвышенные слова.
Толпа, трепеща от возбуждения, забурлила, закричала: "На Бастилию! На Бастилию!".
Себастьен вцепился было в рукав Бийо, но тот мягко отстранил его.
— Дитя, — спросил он, — какое слово стоит последним в письме твоего отца?
— "Трудись", — отвечал Себастьен.
— В таком случае трудись здесь, а мы пойдем трудиться там. Только наш труд будет состоять в том, чтобы рушить и убивать.
Юноша ничего не ответил ни бросившемуся ему на шею Анжу Питу, ни фермеру; он стоял, закрыв лицо руками, а затем вдруг начал биться в таких сильных судорогах, что его пришлось унести в школьную больницу.
— На Бастилию! — крикнул Бийо.
— На Бастилию! — крикнул Питу.
— На Бастилию! — повторила толпа.
И все двинулись в сторону Бастилии.
XIII
КОРОЛЬ ТАК ДОБР, КОРОЛЕВА ТАК ДОБРА
Теперь, с позволения читателей, мы расскажем об основных политических событиях, происшедших с того времени, как в нашей предыдущей книге мы покинули французский двор.
Те, кто знаком с историей этой эпохи, а также те, кого история как она есть пугает, могут пропустить эту главу и перейти к следующей, где вновь пойдет речь о приключениях Бийо и Питу; что же до этой главы, то она адресована лишь умам требовательным и пытливым.
Вот уже год или два как нечто неслыханное, неведомое, нечто пришедшее из прошлого и устремляющееся в будущее носилось в воздухе.
То была революция.
Вольтер, приподнявшись на мгновение со своего смертного одра, разглядел в окружавшей его тьме сверкание ее зари.
Подобно Христу, в чьем уме она родилась, революция призвана была свершить свой суд над живыми и мертвыми.
"Когда Анна Австрийская стала регентшей, — говорит кардинал де Ретц, — у всех на устах было только одно: "Королева так добра!".
Однажды врач г-жи де Помпадур, Кенэ, живший в ее доме, увидел Людовика XV, входящего к маркизе; помимо почтения, некое другое чувство охватило его с такой силой, что он побледнел и задрожал.
— Что с вами? — спросила г-жа дю Оссе.
— Вот что, — отвечал Кенэ. — Всякий раз, как я вижу короля, я говорю себе: а ведь этот человек может отрубить мне голову!
— О! Не бойтесь, — отвечала г-жа дю Оссе. — Король так добр!
Из этих двух фраз: "Король так добр!" и "Королева так добра!" — родилась французская революция.
После смерти Людовика XV Франция вздохнула полной грудью. Вместе с королем она освободилась от особ вроде Помпадур и Дюбарри, равно как и от Оленьего парка.
Забавы Людовика XV обходились нации недешево — они стоили ей больше трех миллионов в год.
К счастью, на престол взошел король юный, нравственный, человеколюбивый, почти философ.
Король, который, подобно Эмилю Жан Жака, выучился ремеслу, вернее, даже целым трем.
Он был слесарем, часовщиком и механиком.
Ужаснувшись бездне, разверзшейся у его ног, король начал с того, что отказал просителям в каких бы то ни было милостях. Царедворцы содрогнулись. Утешало их лишь одно: отказывает им не король, а Тюрго; к тому же королева, быть может, еще не вступила в свои права и не имеет сегодня той власти, какую получит завтра.
Наконец к 1777 году она получает эту долгожданную власть: королева становится матерью, король, уже показавший себя таким добрым королем и добрым супругом, будет отныне еще и добрым отцом.
Как отказать в чем-либо той, кто подарила Франции наследника престола?
Вдобавок король еще и добрый брат; он, например, приносит Бомарше в жертву графу Прованскому, а ведь король недолюбливает графа Прованского за излишнее педантство.
Но зато он обожает графа д’Артуа, являющего собой образец французского остроумия, изящества и благородства. Король так любит графа д’Артуа, что если королеве он еще может в чем-нибудь отказать, то стоит ей взять в союзники графа д’Артуа, как у короля недостает сил противиться.
Таким образом, страной правят приятнейшие особы. Господин де Калонн, один из самых обходительных людей на свете, — генеральный контролер финансов; это он сказал королеве: "Ваше величество, если это возможно — это уже сделано; если это невозможно — это будет сделано".
С того дня как об этом прелестном ответе узнали в салонах Парижа и Версаля, Красная книга, которую считали закрытой, вновь раскрылась.
Королева покупает Сен-Клу.
Король покупает Рамбуйе.
Фавориток заводит не король, а королева: г-жа Диана де Полиньяк и г-жа Жюль де Полиньяк обходятся Франции так же дорого, как Помпадур и Дюбарри.
Королева так добра!
Выдвигается идея уменьшить слишком большие жалованья. Иные люди принимают новшество покорно. Но один из завсегдатаев королевского дворца решительно не желает сдаваться: это г-н де Куаньи; он встречает короля в коридоре и с глазу на глаз закатывает ему скандал. Король убегает, а вечером рассказывает со смехом: