Что же до оставшихся восьми ливров, они попали в маленькое фаянсовое блюдечко, вот уже тридцать или сорок лет служившее пристанищем для кучи монет разного достоинства; спустя два или три воскресенья им предстояло воссоединиться с недостающими шестнадцатью ливрами и, обратившись в вожделенный золотой, в свой черед перекочевать под обивку кресла.
III
АНЖ ПИТУ У ТЕТКИ
Мы уже видели, что Анжу Питу не слишком улыбалось долгое пребывание в доме тетки Анжелики: обладая инстинктом, не уступавшим инстинкту тех зверей, с которыми он вел войну, а быть может, и превосходящим его, бедный ребенок сразу почувствовал, что жизнь у тетки сулит ему множество не то чтобы разочарований, ибо он не строил никаких иллюзий, но огорчений, тревог и тягот.
Прежде всего, — хотя, надо сказать, вовсе не это настраивало Питу против тетки, — после отъезда доктора Жильбера она и не подумала отдать племянника в учение. Добряк-нотариус завел было речь о соблюдении этого условия, но мадемуазель Анжелика ответствовала, что племянник ее еще мал и, главное, слишком слаб здоровьем, чтобы исполнять работы, которые, быть может, окажутся ему не по силам. Нотариус восхитился добрым сердцем мадемуазель Питу, и обучение ремеслу отложили до следующего года. Впрочем, еще не все было потеряно, мальчику только что исполнилось двенадцать лет.
Переселившись к тетке, без устали обдумывавшей, как извлечь из воспитания племянника как можно больше выгоды, Питу очутился снова в родном лесу или почти в нем и очень скоро убедился, что в Виллер-Котре можно вести такую же жизнь, как и в Арамоне.
Обойдя округу, он выяснил, что самые удобные лужицы находятся близ дороги в Данплё, дороги в Компьень и дороги в Вивье, а дичи больше всего в районе, именуемом Волчьей пустошью.
Покончив с разведкой, Питу приступил к делу.
Легче всего было обзавестись клеем и намазать им ветки — для этого не требовалось никакого капитала: из коры остролиста, растертой пестиком и растворенной в воде, получался клей, что же до веток, то они в изобилии произрастали на окрестных березах. Итак, не сказав никому ни слова, Питу срезал огромный пук веток, изготовил горшок первоклассного клея и однажды на заре, взяв накануне у булочника в долг от имени тетки четыре фунта хлеба, отправился на охоту; домой он вернулся лишь под вечер.
Перед тем как решиться на этот шаг, Питу взвесил возможные последствия. Он предвидел грозу. Не обладая мудростью Сократа, он, однако, так же хорошо изучил нрав тетки Анжелики, как прославленный учитель Алкивиада изучил нрав своей супруги Ксантиппы.
Предчувствия не обманули Питу, однако он надеялся выстоять, предъявив старой ханже свой дневной улов. Увы, он не мог предусмотреть, когда именно над его головой грянет гром.
Гром грянул, едва он переступил порог.
Мадемуазель Анжелика караулила племянника в засаде за дверью, поэтому, лишь только он вошел в комнату, как получил подзатыльник, данный иссохшей рукой, в которой он без дальнейших пояснений отлично узнал руку старой богомолки.
К счастью, голова у Питу была крепкая; он едва почувствовал удар, но, дабы разжалобить тетку, обозлившуюся еще сильнее оттого, что руке ее стало больно, сделал вид, что не удержался на ногах, и рухнул на пол в противоположном конце комнаты; когда же тетка стала приближаться к нему, размахивая веретеном, он поспешил предъявить талисман, который, как он надеялся, мог искупить его побег.
То были две дюжины птиц, в том числе дюжина малиновок и полдюжины певчих дроздов.
Мадемуазель Анжелика с изумлением взглянула на эту добычу; продолжая для порядка ворчать, она завладела птицами и поднесла их к свету.
— Что это такое? — спросила она.
— Вы же видите, добрая тетушка Анжелика, — отвечал Питу, — это птицы.
— Съедобные? — живо спросила старая дева, которая, как всякая богомолка, обожала вкусно поесть.
— Съедобные! — воскликнул Питу. — Еще бы: малиновки и дрозды; будьте покойны, уж они-то съедобны.
— И где же ты их украл, несчастный мальчишка?
— Я их не украл, а поймал.
— Каким образом?
— У лужицы.
— Как это у лужицы?
Питу взглянул на тетку с удивлением; он не мог постичь, что существуют на свете существа настолько темные, чтобы не знать, как ловят птиц у лужицы.
— Лужица, черт подери, это лужица, — отвечал он.
— Да, но я, господин шалопай, не знаю, что такое лужица.
Поскольку сердце Питу было исполнено сострадания к невеждам, он объяснил:
— Лужица — это маленькая лужа; их в лесу штук тридцать; кругом пристраивают ветки, намазанные клеем, а глупые птицы прилетают попить и ловятся на это.
— На что?
— На клей.
— Ну-ну! — сказала тетка Анжелика, — это-то я понимаю, но кто тебе дал деньги?
— Деньги? — переспросил Питу, удивленный тем, что кто-то мог предполагать в нем обладателя хотя бы одного денье, — деньги, тетушка Анжелика?
— Да.
— Никто.
— В таком случае как же ты купил клей?
— Клей я сделал сам.
— А ветки?
— Тем более.
— Значит, эти птицы…
— Что, тетя?
— Ничего тебе не стоили?
— Наклониться и подобрать — вот и все дела.
— А часто можно туда ходить, к этой лужице?
— Каждый день.
— Превосходно!
— Только этого не нужно делать.
— Не нужно делать… чего?
— Ходить туда каждый день.
— Почему?
— Ну как же! Потому что это портит.
— Портит что?
— Да лужицу же. Понимаете, тетушка Анжелика, если ты поймал птицу…
— Ну?
— То другие птицы туда не прилетят.
— Ты прав, — согласилась тетка.
Впервые с тех пор, как Питу жил у мадемуазель Анжелики, она признала его правоту; это неслыханное событие привело мальчика в восторг.
— Вообще-то, — сказал он, — в те дни, когда нельзя ходить к лужице, можно ходить в другое место. В те дни, когда нельзя ловить птиц, можно ловить кого-нибудь другого.
— Кого же, например?
— Да хоть кроликов.
— Кроликов?
— Да. Мясо съесть, а шкурку продать. За кроличью шкурку дают два су.
Тетка Анжелика с восхищением посмотрела на племянника: она не подозревала в нем такого крупного экономиста. Да, Питу проявил себя.
— Но продавать шкурки буду я?
— Конечно, — отвечал Питу, — как прежде матушка Мадлен.
Ему никогда не приходило в голову, что охота может дать ему самому что-нибудь, кроме пищи.
— А когда ты пойдешь ловить кроликов?
— Когда! Когда у меня будут силки.
— Ну так сделай их.
Питу покачал головой.
— Но ты же сделал себе клей и ветки.
— Да, клей и ветки я делать умею, это правда, но я не умею делать латунную проволоку, ее надо купить у бакалейщика.
— И сколько она стоит?
— Ну, на четыре су я смогу сделать две дюжины силков, — отвечал Питу, произведя подсчеты на пальцах.
— А сколько ты поймаешь кроликов с двумя дюжинами?
— Как повезет — четыре, пять, может быть, шесть; но эти штуки можно использовать и по несколько раз, если их не найдет сторож.
— На тебе четыре су, — сказала тетка Анжелика, — ступай купи у Дамбрена латунной проволоки, а завтра отправляйся ловить кроликов.
— Я расставлю силки завтра, — сказал Питу, — но поймались кролики или нет, узнаю только послезавтра утром.
— Ладно, все равно — ступай.
В городе проволока стоила дешевле, чем в деревне, ведь арамонские торговцы закупают товар в Виллер-Котре. Итак, потратив три су, Питу заполучил проволоку на двадцать четыре силка. Одно су он вернул тетке.
Нежданная честность племянника почти растрогала старую деву. У нее даже мелькнула мысль наградить его этим сэкономленным су. Но, к несчастью для Питу, монета эта, некогда расплющенная молотком, в темноте могла сойти за два су. Мадемуазель Анжелика сочла, что не стоит расставаться с такой выгодной добычей, на которой можно заработать ровно вдвое больше, и спрятала су в карман.