Трактирщик остановился в дверях.
– Деньги, которые тебе дали… – Юноша говорил брезгливо, равнодушно и как-то странно пугающе, хотя в голосе его не слышалось угрозы… – Возьмешь себе, что я должен, и за неделю вперед. Остальное тащи сюда…
Трактирщик забормотал было, что денег дано мало, совсем мало. Но юноша махнул рукой, будто отмахивался от мелкого назойливого насекомого, и повторил:
– Тащи, тащи…
Этот молодой голос производил, совершенно непонятно, почему, пугающее впечатление. Почему? Возможно, вследствие легких ноток бесшабашности… Трактирщик чертыхнулся за дверью, но деньги принес покорно. Юноша сел на постели и пересчитал принесенные деньги. Удивительно, но эта внезапная расчетливость не входила нимало в противоречие с его легкой бесшабашной небрежностью…
– Вот на то, что ты себе присвоил, пригласи лекаря, – произнес юноша. – Болит нога. Нет ли перелома, не знаю… – Он отвернулся к стене и замолчал, как будто ни в грош не ставил собеседника. А он его и не ставил ни в грош!..
Спустя час явился лекарь, осмотрел болящего, нашел ушиб затылка и вывих левой ноги. Прописал мазь и примочки. Трактирщик велел служанке приложить примочку к затылку постояльца. Похоже было на то, как будто все постоянные обитатели трактира побаивались смирного, в сущности, и явно бедного человека. Они тихими голосами переговаривались и переглядывалась меж собою, мечтая поскорее избавиться от него. Он же, несмотря на болезнь, поужинал и спокойно заснул. Впрочем, спустя неделю он был уже совсем здоров.
Урожденная мадемуазель Мари-Сесиль де Кагор приняла свою свекровь и золовку, проявив много такта и прекрасной учтивости. Онорина, проведшая детство в поселках Нового Света, среди людей незнатных и воспитанных совершенно попросту, дичилась и молчала. Анжелика поддерживала светскую беседу, затрачивая немало усилий и досадуя на свой старомодный наряд. Но Мари-Сесиль оставалась безупречной. После трапезы гостьям предложено было отдохнуть. Чистые, изящно убранные комнаты ждали их. Оставшись наедине со своей Севериной, Анжелика переговорила с ней, приказала узнать, кто теперь в Париже считается лучшей портнихой… Графиня де Пейрак желала снова одеваться по самой последней моде. К ужину возвратился молодой граф. За столом тактичная Мари-Сесиль обдуманно направляла беседу таким образом, чтобы незаметно осведомить свекровь о парижских новостях и нравах. Анжелика узнала, что мадам де Ментенон чрезвычайно умна, отличается удивительной тонкостью чувств и за эти качества чрезвычайно ценима Его Величеством! Анжелика поняла, что обстановка при дворе изменилась. Молодой Людовик, укреплявший абсолютную королевскую власть, недавний король-музыкант, король, обожавший музыку Люлли, исчез. Теперь Францией правил пожилой мужчина, подумывающий о душе и даже и о загробной жизни, почитывающий сочинения теологов, ученых богословов, обожающий мадам де Ментенон, интеллектуалку и любительницу чтения, серьезного чтения. За столом в доме юных супругов де Пейрак беседовали изящно, намекали тонко на различные обстоятельства, на которые и не следует указывать прямо. Поэтому, когда Флоримон внезапно заметил, что испанский император болен и эта болезнь, вероятно, приведет к большой европейской войне, Мари-Сесиль бросила на него взгляд, излучающий легкую укоризну. Флоримон пожал плечами, округлыми плечами цветущего молодого господина:
– Император не имеет наследников. Вероятнее всего, трон перейдет к нашему принцу Филиппу де Бурбону, внуку Его Величества. Вот тогда-то и начнется война! Против французов и испанцев непременно выступят и англичане, и голландцы, и австрийцы!..
– Ты говоришь о возможной войне с таким воодушевлением, – мягко, но осуждающе проговорила Мари-Сесиль.
– Мужчина должен быть воином! – Флоримон расправил плечи и с некоторой лихостью смотрел на женщин. Онорине он показался смешным. Она прыснула. Мари-Сесиль деликатно делала вид, будто не замечает невоспитанности юной золовки.
После ужина сын отправился в комнату матери. Начался доверительный разговор. Анжелика устроилась в глубоком штофном кресле. Флоримон сидел на софе.
– Эта мадам де Ментенон, должно быть, весьма продувная бестия? – произнесла Анжелика, поглядывая на сына с нескрываемой гордостью. – А ты хорош! Я горжусь тобой! Быть матерью взрослого сына, красивого и преуспевающего, – как это славно!
– Ты – мать троих сыновей и двух дочерей… – улыбнулся Флоримон.
– Твой младший брат, Кантор, находится сейчас в Мадриде, я знаю.
– Да, поручение Его Величества…
– Это, конечно же, связано с болезнью последнего императора, последнего Габсбурга?
– Кантор – дипломат…
– А ты?
– Я? Я просто-напросто люблю жизнь, люблю хороший стол, отличное вино… Жену!..
– Я опасалась, что ты скажешь: «… женщин…»! Мари-Сесиль так мила и умна!
– В свете называют наш союз браком по расчету, но это – брак по любви!
– А что же Кантор? Не думает о супружеском счастье?
– Он скрытен.
– Что ж! Скрытность – не такое дурное качество! Вероятно, мадам де МентеНон – скрытная особа.
– Она тебя очень занимает!
– Не стану скрывать, я могла бы быть на ее месте!
– Хочешь попытаться?
– Я – добродетельная супруга твоего отца!
Они помолчали. Флоримону хотелось о многом расспросить мать, но он чувствовал, что время для некоторых откровенных вопросов еще не пришло.
– Мне кажется, – осторожно начал Флоримон, что Франсуаза де Ментенон в чем-то похожа на тебя…
– Неужели? – Анжелика иронизировала машинально.
– Да, да! Родилась в бедности. И вот… возвысилась…
– У нее есть дети?
– Нет. Она была замужем за неким господином Скарроном, человеком болезненным и много старше ее. Кстати, он был замечательным писателем, его «Комический роман»…
– Помню, помню… Я читала… Прекрасно!..
– Он был снисходителен к ее скромным любовным похождениям…
– Как мило ты выразился: «скромные любовные похождения»!
– О мадам де Ментенон иначе не скажешь! Она всегда ухитрялась соединять в своей натуре страстность и строгость, почти ханжескую…
– Ты симпатизируешь ей? – спросила Анжелика серьезно.
– Буду откровенен, матушка! Нельзя не симпатизировать ей!
– Как ты полагаешь, она согласилась бы познакомиться со мной?
– Вряд ли она найдет в Париже другую такую собеседницу, как ты, дорогая матушка! Разве что госпожа Мадлен де Скюдрие!..
– Читала ее «Клелию». Конечно же, я не мыслю столь занимательно и изящно…
– Я не хочу обидеть тебя, дорогая матушка, но Мадлен де Скюдери и вправду талантлива, она писательница. Говорить с ней – значит ощущать ее превосходство, вольное или невольное. А ты, дорогая матушка – женщина, истинная женщина, такая же, как мадам де Ментенон! И в обществе она, в сущности, занимает положение более высокое, чем ты…
– Ее супругу пожалован титул?
– Она вдова.
– Ну да, королевская фаворитка для общества важнее законной супруги графа Тулузского, твоего отца!
– Что с тобой, матушка? Еще немного, и ты начнешь беспощадно бранить наш развращенный век! – Флоримон рассмеялся.
Анжелика ответила сыну также взрывом веселого смеха.
Но вот лицо его посерьезнело, и он обратился к ней с почтением:
– Простите, матушка, я счастлив принимать вас в своем доме, но все же, каковы причины вашего приезда? Почему мой отец, ваш супруг не сопровождает вас? Я давно не получал от него писем! Впрочем, я понимаю, что получать письма из Нового Света затруднительно…
– Затруднительно их отсылать! – вставила Анжелика.
– И получать! – заметил Флоримон многозначительно.