Но памфлеты находили даже в апартаментах королевы!
Было установлено наблюдение за каждым, кто входил и выходил из Лувра, все дворцовые входы охранялись, как ворота крепости. Кто бы ни вошел с утра во дворец, будь то разносчик воды, молочница или слуга, все подвергались тщательному обыску. Стражники стояли у окон, патрулировали коридоры. Никто не мог войти в Лувр или выйти оттуда незамеченным.
«Человек не пройдет, зато полчеловека…» — думал Дегре, подозревавший карлика королевы Баркароля в том, что тот является сообщником Анжелики.
Ее сообщниками стали еще и нищие, сидящие на углах улиц,— именно они прятали кипы листовок под своими лохмотьями, а затем раскидывали их на ступенях церквей и монастырей. И бандиты, которые ночью, ограбив добропорядочного горожанина, предлагали в утешение несколько листков для чтения; продавщицы цветов и торговки апельсинами с Нового моста… Большой Матье раздавал новые стихи Грязного Поэта под видом бесплатных рецептов.
Наконец, ее сообщником был сам новый Великий Кесарь — Деревянный Зад, во владения которого Анжелика безлунной ночью переправила три огромных сундука с памфлетами. Именно они скрывали имена пяти последних злодеев. Едва ли полиция нагрянет в вонючие лачуги предместья Сен-Дени: слишком неподходящий момент, чтобы атаковать квартал, для взятия которого потребовалось бы настоящее сражение.
Несмотря на все рвение, стражники, судебные исполнители, сержанты не могли поспеть повсюду. До рассвета было еще далеко, когда Маркиза Ангелов при помощи «своих людей» без малейших помех перевезла сундуки из университетского квартала во дворец Деревянного Зада.
Двумя часами позже арестовали владельца типографии и его работников. Один из распространителей памфлетов, оказавшийся в Шатле, не выдержал пыток «испанским сапогом» и назвал имя мэтра. В мастерской печатника обнаружились доказательства его вины, но не было найдено и следа листовок с грядущими разоблачениями. Тех, кто надеялись, что памфлеты еще не напечатаны, ждало разочарование: ранним утром весь Париж узнал о трусости маркиза де Торма, который вместо того, чтобы защитить маленького торговца вафлями, ушел из трактира, заявив товарищам по попойке: «До свидания, господа. Не стану изменять привычке и оправляюсь в постель к маркизе Ракено».
Для маркиза де Ракено измены супруги отнюдь не являлись тайной, но когда об этом раструбили на весь город, он счел необходимым вызвать соперника на дуэль и был убит. Пока господин де Торм приходил в себя после поединка, появился маркиз де Жевр и предъявил дуэлянту приказ об аресте.
Маркиз де Торм еще не читал изобличающий памфлет и потому решил, что его везут в Бастилию за участие в дуэли.
— Только четверо! Только четверо! — пели мальчишки, кружась в фарандоле.
— Только четверо! Только четверо! — вопили под окнами Пале-Рояль.
Стражники кнутами разгоняли толпу, осыпавшую их оскорблениями.
Измученный, гонимый из одного убежища в другое, Клод Ле Пти добрался наконец до Анжелики. Лицо его, обросшее щетиной, казалось еще бледнее, чем обычно.
— На сей раз, моя красавица, — сказал он с кривой усмешкой, — в воздухе действительно запахло жареным. Сдается мне, что из этих сетей не ускользнуть.
— Не смей так говорить! Ты же сам сто раз повторял мне, что тебя никогда не повесят.
— Так думает каждый, пока он уверен в своих силах. А потом вдруг появляется трещина, силы утекают сквозь нее, и все становится ясно.
Поэт был ранен, когда, спасаясь от преследования, ему пришлось выпрыгнуть из окна, разбив стекло и сломав переплет.
Анжелика уложила Клода в постель, перевязала и накормила. Молодой человек внимательно следил за ней, и она разволновалась, не увидев в его глазах обычной насмешки.
— Эта трещина — ты, — внезапно сказал он. — Не надо было мне тебя встречать… и любить. С того момента, как ты стала обращаться ко мне на «ты», я понял, что превратился в твоего слугу.
— Клод, — возразила обиженная Анжелика, — почему ты хочешь со мной поссориться? Я… я почувствовала, что ты стал для меня очень близким человеком, что ты сделаешь для меня все, о чем я попрошу. Но если хочешь, я больше не буду говорить тебе «ты».
Она села на край постели, взяла его руку и нежно прижалась щекой к его ладони.
— Мой поэт…
Он отнял свою руку и закрыл глаза.
— Ах! — вздохнул Клод Ле Пти. — Именно это и плохо. Рядом с тобой начинаешь грезить о жизни, в которой ты всегда рядом. Начинаешь рассуждать, как пустоголовый мещанин. Говоришь себе: «Каждый вечер я хотел бы возвращаться в теплый и светлый дом, где она меня ждет! Каждую ночь я хотел бы видеть ее в моей постели, такую теплую и пухленькую, покорную моим желаниям. Я хотел бы отрастить толстое брюхо, как у добропорядочного горожанина, вечером стоять на пороге дома, и в разговоре с соседями говорить о ней „Моя жена“». Вот как начинаешь думать, познакомившись с тобой. А еще начинаешь подозревать, что столы в кабаках слишком жесткие, чтобы спать на них, а между ногами бронзовой лошади слишком холодно, и что ты совсем один в этом мире, как пес без хозяина.