Анжелика заметила рядом со своей тарелкой странный предмет, похожий на маленькие золотые вилы. Посмотрев вокруг, она увидела, что большинство гостей использует их для того, чтобы наколоть мясо и поднести его ко рту. Она попробовала проделать то же самое, но после нескольких безуспешных попыток предпочла воспользоваться ложкой, которую ей оставили, увидев, что она не умеет пользоваться этим любопытным маленьким приспособлением, которое все называли вилкой[11]. Этот нелепый случай еще больше расстроил Анжелику.
Нет ничего тягостнее, чем веселиться на празднике, к которому не лежит душа. Оцепенев от ужаса и гнева, Анжелика была измучена всем этим шумом и изобилием. Но, гордая от природы, она скрывала все свои чувства, улыбалась и находила любезное слово для каждого. Железная дисциплина монастыря урсулинок приучила ее держать спину прямо и сохранять великолепную осанку, несмотря на усталость. Единственное, что она была не в силах сделать, — это повернуться к графу де Пейраку, и, понимая, что подобное поведение может показаться странным, она перенесла все свое внимание на соседа с другой стороны, на архиепископа — очень красивого мужчину лет сорока. У него был цветущий вид, вкрадчивые манеры, светский лоск и холодные голубые глаза.
Казалось, что он один из всех присутствующих не разделяет всеобщего веселья.
— Какое изобилие! Какое изобилие! — вздыхал он, обводя взглядом столы. — Когда я думаю о бедняках, которые каждый день собираются у ворот архиепископства, о больных, нуждающихся в уходе, о детях еретиков, которых из-за недостатка денег мы не можем вырвать из их пагубной веры, мое сердце разрывается. Занимаетесь ли вы благотворительностью, дочь моя?
— Я только что из монастыря, монсеньор. Но я буду счастлива посвятить себя своему приходу под вашим покровительством.
Архиепископ обратил на нее проницательный взгляд, на его губах промелькнула улыбка, но он тут же снова принял высокомерный вид, выпятив свой полный подбородок.
— Я благодарю вас за ваше послушание, дочь моя, но я знаю, что в жизни молодой хозяйки дома появляются новые хлопоты, которые занимают все ее внимание. Я не буду отрывать вас от ваших обязанностей, пока вы сами не изъявите такого желания. Ведь самое главное призвание жены, которому она должна посвятить все свои заботы, заключается в том, чтобы обрести влияние на образ мыслей своего мужа, не правда ли? В наши дни любящая и умная женщина без труда сможет завладеть всеми помыслами мужчины.
Он склонился к ней, и не тронутые огранкой драгоценные камни его епископского креста вспыхнули сиреневым огнем.
— Женщина может все, — повторил он, — но между нами, мадам, вы выбрали себе весьма странного мужа…
«Я выбрала… — подумала Анжелика с иронией. — Видел ли мой отец хотя бы раз своего будущего зятя? Вряд ли… Отец искренне любит меня и ни за что на свете не пожелал бы сделать меня несчастной. Просто для него мое счастье заключается в богатстве, а для меня — в любви. Сестра Анна в который раз повторила бы мне, что нельзя быть такой романтичной… По-видимому, архиепископ отнесся ко мне благосклонно. Интересно, не с людьми ли из его свиты дрались пажи графа де Пейрака перед собором?»
Между тем удушливая дневная жара спала и сменилась вечерней прохладой. Скоро начнется бал. Анжелика вздохнула.
«Я буду танцевать все ночь, — твердила она себе, — но ни за что на свете не соглашусь даже на мгновение остаться с ним наедине…»
Она бросила нервный взгляд на того, кто отныне был ее мужем. Каждый раз, когда она смотрела на него и видела изуродованное шрамами лицо, на котором сверкали черные как уголь глаза, ей становилось не по себе. Из-за шрама его левое веко было слегка прикрыто, и это придавало лицу графа выражение злой иронии…
Откинувшись на спинку обитого вышитой тканью кресла, Жоффрей де Пейрак только что поднес ко рту какую-то маленькую коричневую палочку. Слуга поторопился принести в щипцах раскаленный уголек и приложил его к концу палочки.
— Ах, граф, вы подаете недостойный пример! — воскликнул архиепископ, хмуря брови. — Я уверен, что табак — это адская пряность. Я еще допускаю, что его можно употреблять в порошке, по совету врача, и с одной целью — излечить нервические расстройства. Однако я иду на эту уступку скрепя сердце, ибо мне кажется, что под предлогом болезни табак нюхают слишком часто, находя в этом занятии нездоровое удовольствие и прибегая к нему по любому поводу. А те курильщики трубок, что часами просиживают в тавернах, одурманивая себя этим проклятым растением, и вовсе опустившиеся люди. Но до сегодняшнего дня я никогда не слышал, чтобы дворянин употреблял табак столь непристойным способом.
11
Во Франции вилка впервые появилась в период правления Карла V, в 1379 г. Вилки для еды тех пропорций и форм, какие мы знаем сейчас, вошли в обиход лишь к середине XVI в. Но и тогда это был редкий предмет роскоши, признак изнеженности. Большинство людей еще долго продолжали подносить ко рту мясо, рыбу и дичь руками.