Они испытывали невообразимое блаженство. Словно вместе с этой женщиной, неожиданно оказавшейся за их столом, само небо спустилось на землю, и в самый разгар зимы наступила весна, и сама красота коснулась их, этих не знающих жалости, пропахших потом людей; словно живительный бальзам пролился на их огрубевшие сердца. Они чувствовали себя героями, рыцарями без страха и упрека, людьми умными и находчивыми, и слова сами приходили на ум, когда они описывали эти исхоженные ими вдоль и поперек земли или рассказывали о выпавших на их долю испытаниях.
Л'Обиньер заговорил о Священной долине ирокезов, о залитых солнцем зеленых холмах с берестяными вигвамами, о запахе молодого маиса.
— Редко кому удается вырваться живым из этой долины… Редко кому удается вернуться оттуда, не оставив там своих пальцев…
— А мне вот удалось, — произнес Перро, показывая свои сильные руки.
— Ну, ты не в счет, ты слывешь у них за колдуна. Не иначе, ты продал душу дьяволу, дружище, чтобы выбраться оттуда живым…
— Почему одно упоминание о французах вызывает у ирокезов настоящие приступы бешенства? Может быть, это и доказывает, что они находятся во власти злых духов? — вступил в разговор один из трапперов, по имени Обертен.
— Их пугает истинность нашей веры. Посмотрите, как они изощренно жестоки с нашими миссионерами. В любую минуту, в самые жестокие морозы мы можем ожидать их нападения. Ведь они напали зимой на ваше поместье, — обратился он к Модрею и к Л'Обиньеру. — И какую жестокую резню они там учинили, не пощадив даже слуг.
— Да, все было так, — подтвердил Модрей. Его голубые глаза вспыхнули мрачным огнем, в глубине их расплавленным свинцом застыла давняя боль. — Это дело рук Сваниссита и его воинов, и они по-прежнему продолжают наводить на всех ужас. На этот раз я сниму с него скальп, прежде чем он доберется до своего логова.
— Ну а я заполучу скальп Уттаке, — добавил Ромен де Л'Обиньер.
Мопунтук поднял руку и встал. Все слушали его в почтительном молчании.
Живущие в этих местах белые научились у индейцев не перебивать друг друга и с уважением выслушивать собеседника. Казалось, все понимали речь вождя металлаков. Видя, что Анжелика тоже заинтересовалась, де Ломени склонился к ней и стал переводить слова сагамора.
— Ирокез здесь, совсем рядом. Он бродит, как голодный койот. Он хочет уничтожить Детей Зари. Мы видели его на границах наших земель. Он встал на Тропу Войны. Но белая женщина не испугалась ирокеза и сбросила его в пропасть. И теперь он потерял свою силу. И он это знает. Он запросит мира.
— Да сбудутся твои слова! — ответил Перро.
— Снова эта черепаха! — воскликнула, повернувшись к де Ломени, Анжелика.
— В тот момент я страшно испугалась. Но я никак не предполагала, что этому случаю придадут такое значение. Это и впрямь так важно?
Она отпила немного водки.
Ломени с улыбкой смотрел на нее.
— Мне кажется, вы уже понемногу осваиваетесь. Вы уже достигли того состояния, когда все эти полные ужасов истории производят не больше впечатления, чем пересуды соседей. Вы скоро убедитесь сами, что ко всему этому очень быстро привыкаешь.
— Не знаю, может быть, просто сказывается действие этого напитка, а может быть, и ваша доброта ко мне, проговорила она, бросив на него дружеский взгляд. — Вы удивительно располагаете к себе женщин. О, только не истолкуйте превратно мои слова. Я хочу сказать, что у вас особый дар, столь редкий у воина, внушать женщине доверие, вызывать у нее чувство успокоения, уверенности. Откуда у вас эти таланты, мессир де Ломени?
— Я полагаю, — ответил он без ложной скромности, — что приобрел их за годы своей службы под началом мессира де Мезоннева.
И он начал рассказывать ей о том, как сам он приехал в Канаду в то же самое время, что и мессир де Мезоннев, храбрейший и благороднейший человек, посланец короля, на которого была возложена миссия основать город Виль-Мари на острове Монреаль. Тогда из Франции переселялись сюда целые семьи, а также «дочери короля», присылаемые колонистам в жены. В обязанности де Ломени входило встречать их на берегу реки Святого Лаврентия, помогать им, наставлять их в новой, столь отличной от прежней жизни.
— В те времена ирокезы беспрестанно нападали на белых, и любой из нас, стоило ему переступить порог своего дома, рисковал жизнью. Даже во время сбора урожая колонисты не расставались с ружьями. «Дочери короля» были в большинстве своем милыми, приветливыми, отличались примерными нравами, но совсем не умели вести хозяйство и обрабатывать землю. Мы с мадемуазель Бургуа должны были обучить их этому.
— Кто она, эта мадемуазель Бургуа?..
— Святая женщина, приехавшая из Франции, чтобы обучать грамоте детей колонистов.
— Она прибыла одна?
— Сперва одна, но ей всячески покровительствовал мессир де Мезоннев. Губернатор не мог позволить, чтобы в столь отдаленном форте, как наш, разместилась целая община монахинь. Мадемуазель Бургуа ухаживала за больными, стирала белье, учила женщин вязать и улаживала все ссоры.
— Мне бы так хотелось познакомиться с ней. Она все еще живет в Канаде?
— Конечно. Теперь у нее появились помощницы в ее благородном деле, которые, так же как и она, посвятили себя обучению детей, живущих в Виль-Мари де Монреаль и в отдаленных поселках в окрестностях Квебека и Трехречья. Что же касается меня, то теперь, когда Монреаль не нуждается более в моей помощи, а мессир де Мезоннев отозван во Францию, я служу под началом мессира де Кастель-Морга, военного губернатора Новой Франции. Но, вероятно, я навсегда сохраню память о том времени, когда, повязав передник, я превращался в повара и обучал только что прибывших в эти места француженок кулинарному искусству, которое должно было помочь им удержать своих мужей у семейного очага.
Анжелика весело рассмеялась, живо представив себе статного офицера в синем фартуке, обучавшего азам домоводства деревенских девушек и бывших воспитанниц приютов, от которых их опекуны так ловко отделались, отправив выходить замуж за океан.
— Вероятно, вы были восхитительным наставником, и, право, можно только позавидовать женщинам, попавшим под ваше покровительство. Все они, должно быть, были без ума от вас?..
— Не думаю, — ответил де Ломени.
— Не скромничайте. Вы так милы!..
Де Ломени рассмеялся, поняв, что Анжелика пьяна.
— Представляю, какие тут из-за вас разыгрывались драмы…
— Уверяю вас, вы ошибаетесь. Нас была тут горстка людей, очень набожных, очень строгих правил. Иначе мы не смогли бы сохранить свои позиции здесь, на аванпостах христианского мира. Сам я монах и принадлежу к Мальтийскому ордену.
Анжелика так и застыла от удивления.
— Боже мой! Как я глупа! — И тут же восторженно воскликнула:
— Рыцарь Мальтийского ордена! Я счастлива узнать это! Преклоняюсь перед рыцарями Мальтийского ордена. Они пытались когда-то выкупить меня на невольничьем рынке в Канди. Во всяком случае, они сделали все, что было в их силах… Цена была слишком высока… Но я никогда не забуду, как благородно они вели себя… О, сколько глупостей я вам наговорила… Нет, право, мне нет прощения.
Она откинула назад свою очаровательную головку и звонко рассмеялась.
Все присутствующие, включая и самого де Ломени, смотрели на нее с волнением. Смех Анжелики звучал так женственно, так чарующе.
Де Пейрак стиснул зубы. Весь вечер с любовью и восхищением он наблюдал за ней, он тоже был во власти ее чар, но в эту минуту волна гнева захлестнула его, он сердился на нее за то, что она была так соблазнительна, за те благосклонные взгляды, которыми она дарила окружающих, за этот пленительный смех, за то, что она кокетничала с де Ломсни. Он нравился ей, это не вызывало сомнения! И потом, она слишком много выпила.
Но как она хороша, черт побери! От ее смеха сильнее билось сердце в груди. Нельзя же сердиться на нее за то, что она так волнующе прекрасна! Она создана для того, чтобы поражать своей красотой. Но ночью он напомнит ей, что принадлежит она только ему!..