Особое место среди них занимал Никола Перро — канадский траппер, опытный проводник, незаменимый во время такого перехода. Он обладал особым даром появляться в ту самую минуту, когда Анжелика больше всего в нем нуждалась, и оказывал ей необходимую услугу. Он предпочитал идти пешком, забросив ружье за спину прикладом вверх. Он шел бесшумным, не знающим усталости шагом индейцев. Часто обгонял отряд: прокладывал тропу и выбирал удобное место для ночной стоянки. Анжелике казалось, что этот простой и вместе с тем такой непонятный ей человек способен раскрыть перед ней все тайны нового, пугающего ее мира. Но он бы, конечно, очень удивился, узнав, что именно в этом мире тревожит ее. Для него здесь все было так привычно. Дерево было деревом, не все ли равно, красное оно или зеленое, река была рекой, индеец — индейцем, главное — это мгновенно определить, кто перед тобою — друг или враг. Друг был другом, а враг — врагом, скальп — скальпом, трубка, выкуренная на привале, — самое приятное на свете, стрела в сердце — самое неприятное. Сложностей для него не существовало. Непостижимо, сколько он знал удивительных и редких вещей на свете, хотя сам он об этом не догадывался.
Анжелика пожалела, что в эту минуту его нет рядом. Ей хотелось бы узнать названия некоторых растений, которые она замечала по дороге. Она все чаще задумывалась над тем, чем же можно кормить лошадей в краю, где нет лугов, а в лесу — только сухой лист и бурелом. Она догадывалась, что Перро тоже беспокоит эта мысль. Однажды, когда он рассказывал ей, что сюда добираются только по рекам в легких индейских челноках, которые, дойдя до быстрины, вытаскивают на берег и переносят на голове до спокойного течения, он, вздохнув, добавил: «А вот с лошадьми здесь будет трудно…»
Алый закат поднимался над скалами, которые все теснее жались друг к другу, образуя ущелье. Вода с грохотом скатывалась вниз по уступам. Но подъем оказался не очень тяжелым. Анжелика, поднявшись по склону, остановилась и оглянулась назад: путники один за другим, кто на лошади, кто пеший, словно из колодца, выбирались из теснины. Все они тяжело ступали. Даже у самых молодых был измученный вид. Сказывались усталость и зной.
Трехлетняя Онорина спала, обхватив мать за талию. То место, где прижалась пухлая щечка ребенка, горело как от ожога. Малейшее прикосновение было в такую жару нестерпимым. Пот струился по спине, одежда липла к телу. Хотя на Анжелике была широкополая шляпа, затылок у нее ломило. Сутулый человек, поравнявшись с ней, даже не подняв головы, пробормотал какое-то приветствие и пошел дальше, оставляя за собой легкое облачко пыли. Анжелика снова посмотрела вниз. Она нигде не видела Кантора и уже начала волноваться.
Люди шли один за другим, согнувшись под тяжестью ноши. Некоторые из них говорили между собой по-английски. Проходя мимо, они искоса взглядывали на молодую женщину, кое-кто здоровался, но никто не останавливался.
Наблюдая в течение трех недель этих людей, которых граф де Пейрак выбрал для своей экспедиции в глубь Американского континента, Анжелика могла заметить только, что все они были молчаливы, выносливы и безгранично преданы ее мужу.
Это все были простые, грубые люди, и не нужно было быть провидцем, чтобы догадаться, что у каждого из них есть своя тайна. Она звала этот сорт людей. Она знала также, что найти с ними общий язык будет нелегко. Но в будущем она все-таки попытается сделать и это.
А пока у нее едва хватало сил, чтобы обуздывать свою непокорную лошадь, приглядывать за маленькой дочкой и опекать своих друзей-гугенотов. И хотя езда верхом по лесам и горам была для Анжелики делом привычным, временами ее охватывала тревога. Она помнила, как долго не соглашался де Пейрак взять ее с собой, и теперь, после стольких дней изнурительного перехода, ей стали понятны его колебания. Теперь она знала, что жизнь, которая их ждет в тех краях, где граф де Пейрак решил основать рудники, чтобы добывать золото и серебро, будет полна непредвиденных трудностей и риска.
Мимо нее проходили индейцы, мужчины и женщины, присоединившиеся к отряду де Пейрака где-то недалеко от реки Пенобскот. Они принадлежали к небольшому племени металлаков, которое после торгов на берегу океана добиралось к охотничьим угодьям у озера Умбагог, где они обычно охотились. Они попросили де Пейрака взять их под свое покровительство на время пути, опасаясь встречи с их исконными врагами, жестокими ирокезами, которые в летнюю пору часто нападали на них.
Наконец Анжелика дождалась мэтра Жонаса, он подошел к ней, держа под уздцы лошадь. Остановился и, сняв шляпу, тщательно вытер ее изнутри, потом промокнул платком свой влажный от пота лоб и протер очки.
— Уф! Ну и подъем! И подумать только, что за день приходится преодолевать до двадцати таких…
— Должно быть, вашей жене очень нелегко…
— Я попросил одного молодого человека помочь ей при подъеме. Ведь достаточно неверного шага, и пропадет моя бедная женушка. А вот и они!
Улыбаясь, к ним подходила госпожа Жонас. Молодой бретонец Жан Ле Куеннек, весьма услужливый малый, вел ее лошадь. Госпожа Жонас была вся пунцовая, но бодрости не теряла. Эта немолодая, но сильная женщина оказалась выносливой всадницей.
— Не всю же жизнь мне было сиднем сидеть в своей лавке! — пошутила она. Она когда-то рассказывала Анжелике, что родилась в семье богатого крестьянина и юность провела в деревне.
— Вы не видели Кантора? — с тревогой в голосе спросила Анжелика.
— Как же, видела… Он помогает Эльвире, она ведь не бог весть какая наездница… Бедная девочка! Я все думаю, и как это она решилась с двумя маленькими детьми пуститься в такой путь… Ей надо было остаться в Голдсборо. Хотя, с другой стороны, мы ее единственная родня. Куда она без нас денется!
В это время из ложбины появился Кантор, и Анжелику захлестнула волна материнской гордости при виде этого статного юноши, так уверенно ведущего лошадь, на которой с трудом держалась, прижимая к себе ребенка, молодая женщина. У Эльвиры был измученный вид, больше всего во время подъема ее пугал шум падающей воды. Теперь она сможет продолжать свой путь без посторонней помощи. Мило улыбнувшись, она поблагодарила Кантора и тут же встревожилась, не увидев своего старшего сына, восьмилетнего Бартеломи. Но Анжелика ее успокоила. Бартеломи ушел вперед с Флоримоном, тот взял на себя заботу о нем, и мальчуган не отходил от своего старшего товарища ни на шаг. Гугеноты двинулись дальше, Кантор, покачивая головой, смотрел им вслед.
— Если б я случайно не оказался рядом, даже не представляю, что бы делала эта бедняжка, — произнес он с жалостью и легким презрением. — Брать женщин и детей в такой переход, по-моему, безумие. К вам, матушка, это, конечно, не относится… Вы — жена моего отца, и вполне естественно, что вы едете с нами… Но признайтесь, пробираться нехожеными тропами — это не на балу в Версале танцевать…
— Признаюсь, признаюсь, дорогой! — ответила Анжелика, пряча улыбку. — Я восхищаюсь твоей выносливостью, мой мальчик, ты идешь пешком с таким грузом.
— Да что там! Дело привычное. Мы не из неженок.
— Ко разве ты не страдаешь от этой невыносимой жары? Он распрямил плечи, желая показать, что трудности пути ему нипочем. Но Анжелика знала, что это совсем не так. Даже самые крепкие и закаленные люди жаловались на слишком долгие переходы. Она заметила, что Кантор похудел и темные тени легли вокруг его ясных, зеленых, как у матери, глаз. И она снова подумала, зачем только Жоффрей заставил их проделать этот почти непосильный для человека путь? Хотел ли он их испытать, узнать, на что каждый из них способен? Или ему надо было проверить, не явятся ли жена и дети помехой его планам? Или же какие-то особые, пока не известные ей причины заставляют его так спешить к цели?
— А как вы себя чувствуете, матушка? Ваша лошадь по-прежнему артачится? — спросил Кантор, через силу улыбаясь потрескавшимися губами.
Кантор был сильный, хорошо развитый юноша, но его розовые щеки даже сейчас, когда их покрывала пыль, были подетски нежными. И, глядя на это свежее безбородое лицо, Анжелика словно видела перед собой того маленького, толстощекого пажа, который когда-то пел перед королевой в Версале. И ей безумно захотелось притянуть его к себе, погладить по кудрявой голове и ласково улыбнуться своему воскресшему, чудом оставшемуся в живых сыну, который стоял сейчас рядом с ней.